Знакомьтесь, Черчилль - Маккей Синклер
«Красные» под каждой кроватью. Клэр Шеридан, 1920 год
[44]
Черчилль действительно нашел в войне и ее горьких последствиях некую форму искупления. После того как Ллойд Джордж вернул его в правительство, его власть и влияние вновь начали расти. В послевоенное время он занимал пост государственного секретаря по делам авиации (контролировал зарождающиеся ВВС Великобритании), оставаясь также госсекретарем по военным делам.
После революции в России Черчилль был преисполнен решимости задушить коммунизм «в колыбели». Он считал большевизм идеологией, угрожавшей опрокинуть основы человеческой цивилизации.
В личной жизни Черчилля царило полное согласие. К 1920 году у них с Клементиной было трое детей: Диана, 1909 года рождения; единственный сын Рэндольф, родившийся в 1911 году и избалованный отцом с момента рождения, и Сара (родилась в 1914 году). Четвертый ребенок, малышка Мэриголд, появилась на свет в 1918 году, но вскоре умерла. Довоенный мир безмятежных уик-эндов, наполненных живописью и огромным количеством выпивки для отца семейства, был с трудом восстановлен, но образы братьев по оружию, потерянных на полях сражений, никогда не перестанут преследовать Черчилля.
«[Он] мог сидеть неподвижно минуты три максимум, после чего начинал ерзать», — писала его двоюродная сестра, скульптор Клэр Шеридан, которая изо всех сил пыталась заставить Черчилля позировать себе. В искусстве они были родственными душами; в политике же — совершенно разными вселенными. Клэр, например, с искренним восхищением наблюдала за историческими событиями, охватившими Санкт-Петербург и Москву.
Мог ли революционный пожар, пожиравший Россию и ее правящий класс, распространиться по всей Европе? После Первой мировой войны серьезные беспорядки начались на улицах городов Германии: немецкие коммунисты организовали собственную революцию против солдат из добровольческих корпусов. А Россию с 1918 по 1921 год буквально заливало кровью страшнейшей Гражданской войны. Ленин и Троцкий стремились зацементировать коммунистический порядок; «белые» старались уничтожить эту зарождающуюся автократию. Уинстон Черчилль относился к тем британцам, которые решительно выступали за помощь «белым». Но его двоюродная сестра Клэр — дочь сестры матери Черчилля — придерживалась противоположной точки зрения.
Клэр нередко называли «проблемной», однако тут стоит учитывать, что эта женщина пережила страшную трагедию. Ее дочка Элизабет умерла еще ребенком в 1914 году. Клэр была молодой вдовой: ее муж Уилфред погиб на войне. Как и многие жители Британии и Европы, после тех страшных событий женщина в какой-то момент обнаружила, что все ее жизненные ориентиры перевернулись с ног на голову. Может, из-за этого у нее выработался позитивный взгляд на новый мир, который, судя по всему, намеревался построить Ленин?
Отношения Клэр со знаменитым кузеном были теплыми и всепрощающими, во всяком случае до конца 1920 года, когда она отправилась в Советский Союз. В своих мемуарах она вспоминает короткую беседу с Черчиллем и еще одним двоюродным братом, имевшую место недалеко от Ричмонда-на-Темзе, описывая происходившее в форме творческого отступления:
«В 1920 году моя карьера скульптора подошла к своему пику: двоюродный брат Уинстона, Фредди Гест, министр по делам авиации, поручил мне вылепить бюсты некоторых известных современников, его друзей. Я провела много недель в доме Фредди, в Темплтоне, неподалеку от Рохэмптона. Там гостили тогда также Уинстон с женой и Ф. Э. (лорд Биркенхед, большой друг Черчилля. — С. М.); просторную комнату с северной стороны превратили в студию. Уинстон там занимался живописью, а я лепила. Иногда к нам присоединялся Эмброуз Макэвой, который пытался писать портрет Уинстона, пока Уинстон писал мой портрет, а я лепила его с натуры. Ни один из нас не мог оставаться неподвижно ради другого; стоит ли удивляться, что никто из нас далеко не продвинулся.
Уинстону приходилось труднее всего: казалось, он физически неспособен оставаться на месте. Он все умолял меня, говоря, что воскресенье — единственный день недели, когда он может заняться живописью. А Фредди умолял его: “Да дай же ей шанс, Уинстон; ну ради меня”. Уинстон раскаивался, обещал постараться; говорил, что ему жаль; утверждал, что знает, как мне тяжело… А сам не только не позировал мне, но и ожидал, что я буду делать это для него. Однажды к нам приехал секретарь из военного кабинета с запертым на ключ почтовым ящиком; Уинстон его не заметил, продолжая писать. Секретарь, широко ухмыляясь, наблюдал за нами обоими, но не осмеливался прерывать нас.
Время от времени Уинстон все же вспоминал, что я пытаюсь его лепить, останавливался как вкопанный и смотрел на меня, нахмурив брови. Это были мгновения, которые он называл “позированием”. А когда день катился к концу, он бросал все, над чем работал, и с большим энтузиазмом поворачивался к большому окну, чтобы написать закат. Холст был уже подготовлен, кедр на переднем плане набросан; он сосредоточивался на небе. В один из таких вечеров он, обернувшись ко мне, задумчиво произнес: “Ради этого я мог бы отдать почти все”.
Однажды вечером, пообедав в Лондоне, я вернулась около полуночи и, услышав голоса за приоткрытой дверью, толкнула ее. В студии были Фредди Гест, завернутый в банное полотенце, Ф. Э. в пижаме цвета спелой клубники и Уинстон в халате от Jaeger, который Фредди стащил у немецкого пленного. Меня угостили шампанским, и Уинстон, уставившись на меня задумчивым взглядом, заметил: “В следующей инкарнации я хотел бы быть женщиной, художницей, свободной и иметь детей”. Если все это означало, что он считал мою жизнь идеальной, значит, он ровно ничего не знал о моих сложностях».
Эти сложности были, скорее, меланхолического характера, но вскоре после того случая у Черчилля случилась вспышка гнева и недоверия к кузине. В том году в Британию прибыла «российская торговая делегация» (что почти всегда означало прикрытие для шпионажа и подрывной деятельности), ее участники пригласили Шеридан с ее талантом скульптора в Москву. И вот, в самый разгар Гражданской войны, Клэр оказалась в Кремле и лепила бюсты Ленина и Троцкого.
Поговаривали, что с Троцким у нее был роман. В любом случае Шеридан всем сердцем поддерживала новое общество большевизма и по возвращении в Англию обнаружила, что стала излюбленным скандальным персонажем колонки светской хроники в газетах — объектом одновременно насмешек и холодного презрения. Недавно созданная служба внутренней разведки МИ-5 сочла, что Шеридан заслуживает специального досье и постоянного наблюдения.
Нелегкой задачей оказалось и восстановление отношений с разъяренным кузеном, но она была настойчива, а он от природы не умел долго сердиться. Примерно через полгода Шеридан (чувствуя себя изгоем, чуть позже она уехала в США) написала Черчиллю обиженное письмо, на которое он ответил так: «Моя дорогая Клэр, не думаю, что у тебя есть справедливые основания для упреков. Ты же не спрашивала моего совета, когда собиралась ехать туда [в Россию], и я не знал, что тебе нужен мой совет по возвращении. В любом случае для меня было почти немыслимо заставить себя встретиться с тобой вскоре после того, как ты побывала в обществе людей, которых я считаю страшными преступниками. Я все равно не мог бы сказать тебе ничего приятного и решил, что стоит помолчать до лучших времен».
Отчасти лучшие времена действительно настали: в дальнейшем они возобновили старую дружбу (чему явно поспособствовало то, что Шеридан отказалась от своей любви к большевизму), а с началом Второй мировой войны снова стали достаточно близки для того, чтобы Клэр опять могла лепить его с натуры.
Дакадилли. Мэриголд Черчилль, 1921 год
[45]
«В воскресенье я повела детей на могилу Мэриголд, — писала мать Мэриголд, Клементина, — и стоило нам преклонить колени вокруг могилы, как, вы не поверите, маленькая белая бабочка прилетела и села на цветы, растущие вокруг нее».
