Знакомьтесь, Черчилль - Маккей Синклер
Присутствующий в этом явный избыток эмоций — чувствуется едва ли не странная зависть к воину и его смерти, возведенная в ранг мифологии, — может показаться неуместным, однако Черчилль на протяжении всей своей жизни не раз плакал, и очень искренне. Среди ужасов массовой бойни Первой мировой войны Брук и его уход из жизни действительно могли казаться ему очищением, прославлением в духе Троила [39] или Зигфрида [40], а не очередной жертвой из многих миллионов.
Скоро Черчилль сам — изгнанный из внутреннего военного кабинета после катастрофической Дарданелльской военно-морской кампании и столь же ужасного кровопролития при высадке войск в Галлиполи — будет искать искупления в этих ледяных, убогих лабиринтах смерти. После кошмарной кампании 1915 года терпение окружавших его людей и их желание пробиваться к Константинополю исчерпались, и Черчилль, судя по всему, предложил себя в качестве чего-то вроде жертвенного искупления.
Полковая слава. Леди Гвендолин Черчилль и компания, 16 ноября 1915 года
[41]
Несмотря на горечь в оценках Уинстона Черчилля, одним из людей, наблюдавших за ним в 1915 году самым внимательным и объективным взглядом, была жена премьер-министра Герберта Генри Асквита. Сначала Антверпен; теперь на Черчилля во многом возложили вину за страшные потери в Дарданелльской кампании. Он взвалил на себя это бремя позора, хотя был лишь частью Кабинета министров, который коллективно, да еще и вместе с военными, согласовал это предприятие. Но ей предстояло наблюдать, как он перенесет и еще более суровое испытание.
«Уинстон был великолепен», — писала обычно скептически настроенная к нему Марго Асквит. Вероятно, настолько, насколько может быть великолепен мужчина средних лет, которому предстоит лицом к лицу встретиться с врагом на полях массового уничтожения. Черчиллю был почти сорок один год — гораздо старше среднего новобранца, отправлявшегося на бойню во Франции.
Накануне отъезда Уинстона в холодные окопы леди Гвендолин Черчилль — невестка Черчилля, близкие звали ее Гуни — устроила у себя дома в Южном Кенсингтоне званый обед. На нем присутствовала жена Черчилля Клементина, его близкая подруга Вайолет Асквит и менее близкая подруга, мачеха Вайолет Марго, которая и описала это событие в своем дневнике. Она рассказала, как они «прощались с Уинстоном. На следующий день он отбывал в свой полк во Франции. Мне было так грустно за Клемми — бедняжка, такая одинокая; муж потерял свое положение в правительстве, да еще вот-вот подвергнется смертельной опасности. Сердце мое разрывалось от сочувствия к ней… Уинстон был великолепен — веселый, разговорчивый и интересный, — да и Клемми держалась храбро, но никто, кроме Уинстона, не вносил никакого вклада в общее веселье».
После смещения с высокого поста, пребывание на котором было частью его сути, Черчилль, кажется, зациклился на некой форме мученичества; его решение надеть военную форму шло изнутри. Он хотел командовать людьми и вести их за собой. Он жаждал находиться среди них.
Звание подполковника считалось достаточным для того, чтобы он мог вернуться к тяготам военной службы. Его воображение, должно быть, по-прежнему было полно романтических представлений XIX века о героизме отдельного воина и мужественных ратных подвигах. Но он, безусловно, также отлично знал, что теперь смерть поставлена на конвейер, и ее, всем без разбора и без исключений, несут механизированное оружие и разъедающий плоть газ.
Время в окопах в Плогстерте было отбыто с привычной — хотя, возможно, на этот раз и неуместной — беззаботностью. Кажется, что куда больше, чем подвижный заградительный огонь и перспектива получить пулю в голову, Черчилля волновали такие вопросы, как доступность алкоголя (и как ее обеспечить), а также поставка Клементиной в нужном количестве сардин и сочной говядины (потому что стандартный армейский рацион с сухим и безвкусным мясом явно не соответствовал тому, к чему он привык). Но это не значит, что Черчилль не вел себя храбро. Он искренне стремился вдохновлять своих людей и, по общему мнению, весьма в этом преуспевал. «Война — это игра, в которую играют с улыбкой, — говорил он своим офицерам. — Не можете улыбаться — ухмыляйтесь. Не можете ухмыляться — просто не показывайтесь солдатам, пока не сможете».
Смерть буквально ходила рядом. Однажды Черчилль вышел из блиндажа выкурить сигару, и через несколько мгновений блиндаж вдребезги разнесло снарядом. В другой раз он заблудился на нейтральной полосе, где пули летели со всех сторон. Он порой подбирался к немецким позициям так близко, что слышал голоса вражеских солдат. Но он использовал время, проведенное на полях сражения, для анализа, почему все пошло не так и как война превратилась в такую грязную бойню. Черчилль оценивал систему подчинения в армии — баланс между высшей военной властью, — а также требования и желания политиков. Потом несколько батальонов объединили — примерно через полгода после начала его активного участия в военных действиях, — и действующему члену парламента (на тот момент от округа Данди, который он представлял начиная с 1908 года) пришло время вернуться в Лондон, на руины его политической жизни.
Черчилль все еще был отстранен от военного кабинета, но новый премьер-министр Дэвид Ллойд Джордж постепенно восстанавливал его роль и положение. Грядущий мир — а для многих регионов, от России до Ближнего Востока, совсем не мир, а лишь дальнейшее насилие и новые смерти, — станет проверкой для нового опыта и суждений Черчилля.
Между тем в разгар самой отвратительной из всех войн, уже по возвращении в Британию, случались в жизни Черчилля и неожиданные более светлые, легкие моменты. Круг его общения вскоре расширился, и в очень неожиданном направлении.
Сомнительные знакомства. Айвор Новелло, 1917 год
[42]
За несколько лет до того, как Ноэл Кауард обаял лондонцев — как из высших, так и из низших слоев — своей остроумной и острой драматургией, видное место в лондонском музыкальном театре, а позже на экранах кинотеатров занимала еще более яркая фигура. Айвор Новелло (урожденный Дэвид Айвор Дэвис) был парнем из Кардиффа с развитым слухом к сложной гармонии. К двадцати одному году он написал ставшую чрезвычайно популярной военную песню Keep the Home Fires Burning («Поддерживай огонь в доме»). В 1916 году Новелло присоединился к британскому прототипу ВВС… и, хотя оказался на редкость неудачливым пилотом, высшее общество принимало его с распростертыми объятиями…
Черчиллю Айвора Новелло представил все тот же Эдди Марш. Новелло и Марш были близкими друзьями. Биограф Новелло Джеймс Хардинг писал об этом так:
«Леди Рэндольф Черчилль пригласила Марша с Новелло… отобедать, потому что [песня] «Поддерживай огонь в доме»… стала национальным достоянием, и ее сын очень хотел познакомиться с написавшим ее молодым композитором. Он [Уинстон], очевидно, отлично разбирался в мюзик-холльных песнях своих дней в Сандхерсте, и, хотя они писались задолго до Новелло, гостю-композитору удалось с честью справиться со своей частью дела, подхватывая и напевая песни, названия которых всплывали в памяти господина Черчилля. Но в какой-то момент возникла заминка. “А знаете, — сказал господин Черчилль, — вам было бы лучше дома?” Марш и его протеже обменялись взглядами. Уж не сходит ли молодой летчик с ума? Как выяснилось, “Вам было бы лучше дома” — название единственной песни, которой Новелло никогда раньше не слышал».
Есть еще одна, маловероятная, история о Черчилле и Новелло, которую приписывают Сомерсету Моэму. Хардинг описывал ее так:
«Моэма с Черчиллем связывали довольно близкие отношения, и однажды писатель спросил: “Уинстон, твоя мать сказала, что у тебя в юности были отношения с мужчинами”.
— Это неправда! — ответил Черчилль. — Хотя однажды я лежал рядом с мужчиной.
— И кто это был?
— Айвор Новелло.
— И как это было?
— Музыкально» [43].
