Моисей Кроль - Страницы моей жизни
Партийные товарищи очень ценили Гринца, и было за что: у меня же с ним установились очень скоро дружеские отношения потому, что он был прекрасным человеком и проявлял по отношению ко мне столько трогательного внимания, что я себя чувствовал с ним и с его семьей как с очень близкими людьми.
Так удачно сложилась моя жизнь в Харбине к этому времени. Я вел идейную работу, которая давала мне большое моральное удовлетворение, моя адвокатская деятельность мне вполне обеспечивала существование. Хотя моя судебная практика значительно сократилась из-за сдержанного отношения клиентов к китайскому суду, я зарабатывал не меньше, чем раньше: я состоял консультантом Харбинского отделения Центросоюза, а также харбинского представителя Общества потребителей забайкальской железной дороги. И тот и другой, в силу возникших у них весьма сложных отношений со многими харбинскими учреждениями и фирмами, нуждались в частых советах и в юридической помощи при заключении ими разных договоров. И я оказывал им не раз немалые услуги своими знаниями и советами.
Снимая комнату у Гринца, я был избавлен от забот о пище и крове, так как к моим услугам были все удобства, какими располагал сам Гринц, не говоря об атмосфере доброжелательства и дружбы, которая меня окружала.
Была у меня в начале 1920 года большая тревога за свою семью, от которой, как я уже упомянул, я был совершенно отрезан. Но к осени 1920 года эта тревога в значительной степени улеглась. От некоторых приезжавших в Харбин из Иркутска и из Сибири советских представителей, уполномоченных Внешторга, кооперативов и других учреждений – моих старых знакомых, я получал довольно подробные сведения о своей семье. Вести были не очень веселые. Моя жена и дети познали сладость «уплотнения». Правда, я занимал довольно просторную квартиру, но в нее вселили около десяти человек, и она превратилась в шумное общежитие со всеми его отрицательными сторонами. Было трудно, очень трудно с пищевыми продуктами. Военный коммунизм со всеми своими насилиями и грабительскими приемами проник в глубь Сибири, и крестьяне прекратили подвоз продовольственных продуктов в города. В тех же редких случаях, когда они привозили эти продукты, они отказывались брать обесцененные до крайней степени советские деньги. Они с презрением смотрели на советские «лимоны» (мильоны) и соглашались продавать мясо, масло, хлеб, муку, зелень и так далее только в обмен на вещи – на платье, мебель, скатерти и так далее. Один крестьянин не прочь был даже взять у моей жены в обмен наш беккеровский рояль – очень он этому крестьянину понравился, но, к его большому сожалению, жена не имела ни малейшего желания отдавать рояль. Было еще много, очень много других лишений, но все лица, передававшие мне эти вести, в один голос утверждали, что жена и дети необычайно мужественно переносят все невзгоды, и просили меня не волноваться за них и не беспокоиться, так как им живется не хуже, чем другим.
Само собою разумеется, что я всячески старался облегчить их положение и оказывал им помощь какую только мог: посылал им деньги (золото), продукты и даже вещи, – находились добрые люди, которые брали на себя риск доставлять все это моей семье, и доставляли.
Словом, могу сказать, что в первые месяцы 1921 года я переживал полосу несомненного благополучия и относительного душевного успокоения. Зато в последующие месяцы этого года и в 1922 году на мою долю выпало столько тяжелых переживаний как общего характера, так и личного, что былое благополучие казалось далеким прошлым.
Уже летом 1921 года к нам стали приходить странные вести о разразившемся в России голоде. Поначалу не хотелось этому верить: думалось, что слухи о голоде преувеличены; к несчастью, действительность превзошла самые фантастические слухи. Безумный опыт военного коммунизма с его грабительскими приемами, с «изъятием излишков», с заградительными отрядами, с его истребительской политикой по отношению к крестьянству довели Россию до небывалой катастрофы. Вызванное военным коммунизмом полное расстройство сельского хозяйства, равно как паралич промышленности и торговли, вконец разорили страну, и когда начался голод, большевистская власть оказалась совершенно неспособной бороться с этим страшным бедствием, и сотни тысяч, миллионы людей умирали от самого ужасного бича человечества – от голода.
И тут я должен отметить, что жившие в Харбине выходцы из России очень мучительно переживали это постигшее их родину большое несчастье, и они организовывали помощь голодающим в самых разнообразных формах. Особую отзывчивость при организации этой помощи проявили харбинские евреи. За давностью времени я уже не помню точно, в какие формы она вылилась и каковы были ее размеры, но некоторые данные у меня сохранились в памяти. Возникшим в Харбине еврейским обществом по оказанию помощи пострадавшим от голода было собрано около 130000 иен, и на эти средства в голодающие районы посылались транспорты хлеба, разных сортов крупы и так далее. В городе Елисаветграде на средства харбинских евреев была открыта особая столовая, где кормили голодающих детей. Фирма братьев Соскиных пожертвовала в пользу голодающих Самарской губернии целый поезд (33 вагона) с хлебом, причем большевики разрешили служащим фирмы не только сопровождать поезд, но даже распределять на месте прибывший хлеб.
Надо ли отметить, что ужасы свирепствовавшего в России голода нам причиняли глубокие нравственные страдания и совершенно лишали нас покоя.
На фоне этого общего сочувствия несчастной, гибнущей от голода России выделяется один факт, который оставил глубокий мучительный след в моей душе. В беседе с приезжим коммунистом один мой хороший харбинский знакомый как-то коснулся трагической темы о голоде в России и сказал приблизительно следующее: «Какое страшное несчастье обрушилось на русский народ. Ведь мильоны и мильоны людей погибли от мучительной голодной смерти. Какой это ужас». И на этот крик души чуткого к людскому горю человека коммунист невозмутимо ответил: «Да, мильонов около десяти вымерло, но ничего – русские люди плодовиты, народятся другие».
Мой знакомый был потрясен этим ответом, и когда он мне передавал содержание этого разговора, он был вне себя от негодования. В свою очередь, и я долго не мог опомниться от того страшного впечатления, которое на меня произвела реплика коммуниста. И я тогда ясно понял, что эта психология Щигалева из «Бесов» Достоевского, психология безжалостных политиков или бездушных фанатиков составляла отличительную черту всей правящей коммунистической верхушки, иначе они не довели бы русский народ до края гибели.
