Моисей Кроль - Страницы моей жизни
И вот этот самый Лукас счел возможным сотрудничать с большевиками и в следующей форме.
Когда японцы увели свои войска из Забайкалья не то в конце 1920 года, не то в начале 1921 года, большевики тотчас же наложили свою руку на эту область. Это им удалось сделать без особого труда. Атаман Семенов благоразумно уклонился от столкновения с большевистскими военными частями. Отряд сумасшедшего садиста Унгерна-Штернберга большевики разгромили, и самого Унгерна-Штернберга расстреляли. Они могли, конечно, установить в Забайкалье советскую власть, но в Амурской и Приморской областях находились еще японцы, и они сочли более удобным образовать нечто вроде буферного государства под названием Дальневосточная республика. Это был весьма прозрачный камуфляж, так как фактически правительство этой республики состояло почти исключительно из большевиков. И в это правительство вошел Лукс в качестве министра по национальным делам.
Признаюсь, этот шаг Лукса меня немало удивил, но, зная его внутреннюю честность, я ни на минуту не усомнился, что он решился сотрудничать с большевиками по убеждению, а не по каким-либо другим мотивам. Но верхом неожиданности для меня была следующая телеграмма, полученная мною от Лукса: «Телеграфируйте согласие приехать Читу, принять участие работах министерства национальным делам. Должность по вашему выбору. Миннац дел Лукс». Подлинная телеграмма и сейчас хранится у меня.
Эта телеграмма меня тем более поразила, что Лукс знал, как я отношусь к большевикам и их политике, которая причинила России столько непоправимого зла. Но его оптимизм был по-видимому так силен, что он допускал возможность пересмотра мною моей прежней позиции. Между тем мое отношение к большевикам осталось неизменным. Кроме того, я не верил в долговечность искусственно созданной якобы демократической Дальневосточной республики и не считал возможным занять высокий пост в министерстве, так как я не хотел нести моральную ответственность за политику правительства этой республики, фактически большевистского. И я ответил Луксу отказом, если память мне не изменяет, я подробно его мотивировал.
К чести Лукса должен сказать, что мой отказ нисколько не отразился на его отношении ко мне, и он, согласно моей давнишней просьбе, сделал все от него зависящее, чтобы вывести мои этнографические материалы из Иркутска и тем спасти их для меня. У меня сохранилась официальная копия бумаги, выданной 20 сентября 1921 года Министерством по национальным делам своему юрисконсульту Бенцианову и уполномочивающей его вывести весь мой материал по этнографии забайкальских бурят из Иркутска в Читу в распоряжение Министерства национальных дел, причем это министерство обращается ко всем советским властям с просьбой «оказать всевозможное содействие по беспрепятственному провозу этих материалов по территории РСФСР».
К великому моему сожалению, эти старания Лукса почему-то не дали результатов, и не только мои научные материалы, но также весь мой личный архив – переписка с женой, родными, товарищами и друзьями за десятки лет – и вся моя обширная библиотека остались в Иркутске, и что со всем этим сделали большевики, я не знаю, – растаскали ли это по частям, использованы ли кем-нибудь мои научные материалы, или все это гниет где-нибудь в подвале или амбаре, я так и не мог дознаться.
Глава 51. Ленин, объявляя НЭП, в то же время предписывает произвести массовые аресты социалистов по всей России. В Иркутске вместе с другими социалистами заключается в тюрьму и моя жена. Болезнь жены Гринца. Чума в Харбине и трагическая смерть доктора Синицына. Как харбинские эсеры восприняли поставленный большевиками эсеровский процесс. Мой доклад о НЭПе. Мое участие в трех литературных судах.
О НЭПе писали в свое время очень много и в советской печати и в зарубежной, и все, за исключением разве коммунистических экстремистов, признавали, что он много способствовал возрождению хозяйственной жизни России, избавив русский народ от ужасов военного коммунизма. Признавали эту огромную роль НЭПа и социалисты разных толков, но они придавали ему также большое политическое значение, находя, что провозглашение новой экономической политики было признанием полного банкротства большевизма и его попытки построить в России коммунизм (даже не социализм) в пожарном порядке при помощи чрезвычаек. НЭП поэтому являлся в руках социалистов очень сильным оружием против идеологии большевиков и против всей их тиранической системы властвования. Понимал отлично и Ленин, как социалисты могут использовать этот крупный поворот в тактике коммунистической партии, и как «реальный политик» он предусмотрительно решил выбить из рук социалистов опасное оружие, которое он сам им дал. Кажется, на десятом съезде коммунистической партии Ленин в одной из своих речей заявил со свойственным ему насмешливым цинизмом: «НЭП – нэпом, а эсдеков и эсеров мы будем бережно держать в тюрьме». И он это обещание выполнил. В мае или июне 1921 года по всей России были произведены массовые аресты социалистов-революционеров и социал-демократов. Это был лучший способ изолировать их от жизни и лишить их возможности вести свою «тлетворную» пропаганду среди масс. Аресты эти были жестоким ударом для тех, кто питал иллюзии, что за НЭПом последует и политическая весна. Они – эти аресты – также больно ударили и нас, зарубежных социалистов, ибо мы почувствовали, что это начало страшного крестного пути, по которому большевики поведут наших товарищей и конец которого может быть глубоко трагическим.
Среди арестованных в Иркутске эсеров оказалась также моя жена. Этот арест меня особенно волновал, потому что он произошел при обстоятельствах, когда я менее всего мог его ожидать. И вот почему: в апреле или мае 1921 года мне сообщили радостную весть, что жена и дети хлопочут о разрешении им выезда в Маньчжурию и что эти хлопоты имеют все шансы увенчаться успехом. Заверило меня лицо, передавшее мне это известие, что пропуск моей семье обещан, и я могу их ждать со дня на день. Тогда я решил поехать к ним навстречу в Читу. Попасть в 1921 году в Забайкалье было не так просто: разрешения на въезд туда давались с большим разбором.
Помог мне Центросоюз, который дал мне официальную командировку в Забайкалье, и на основании этого документа особоуполномоченный Дальневосточной республики в полосе отчуждения Китайской железной дороги выдал мне «удостоверение на предмет свободного въезда на территорию Дальневосточной республики». (Это удостоверение у меня до сих пор сохранилось.)
И вот чуть ли не в день приезда моего в Читу я узнал о массовых арестах эсеров и эсдеков в Иркутске и о том, что моя жена тоже числится среди арестованных.
