Генрих Метельман - Сквозь ад за Гитлера
Уже почти стемнело, когда мы вернулись в Старый Крым. Командир роты выразил благодарность выстроившимся перед ним татарам, заверив их в том, что их помощь рейх никогда не забудет. Не уверен, заплатил ли он им. После того как они маршем двинулись в свои деревни, махая нам на прощание, пока не исчезли в сумерках, мы по извивавшейся построенной греками дороге покатили назад и прибыли в нашу деревню, уже когда стемнело. Приблизительно неделю спустя до нас дошли слухи, что татарскую деревню, ту самую, из которой прибыли наши добровольцы, ночью атаковали. Многие погибли, а дома их были сожжены дотла, рогатый скот угнан. Воистину не знаешь, где правда, а где неправда.
Вскоре после этого мы отправились в татарскую деревню под названием Козы. Она располагалась на самой вершине голой горы, спускавшейся к Черноморскому побережью. Переулки там были слишком узки для наших транспортных средств; передвигаться пешком и то было непросто, приходилось перепрыгивать с камня на камень. Но зато каким идиллическим местом была эта деревня. Дома были окружены оградами, сложенными из грубоотесанного камня, за ними и проходила большая часть жизни тамошних обитателей. И дома были тоже выстроены из дикого камня, как правило, двухэтажные. Свес с крыши дома, где мы были расквартированы, накрывал узкую лестницу, идущую вдоль стен прямо на длинный балкон, из которого двери вели в спальню. На стене дома висел самодельный умывальник, куда заливали воду из расположенного внизу колодца. Это примитивное устройство прекрасно работало. «Наш» дом принадлежал старому горбатому татарину, до него здесь жили три поколения его родственников. Он доложил мне, что он — староста деревни Козы, и даже однажды вечером пригласил меня в небольшую комнатку наверху. Там на стене красовался плакат с изображением Адольфа Гитлера, и он все время пытался объяснить мне, какой великий человек наш фюрер и какой плохой Сталин. И хотя я, в принципе, соглашался с этим, мне отчего-то все же было неприятно слышать подобные высказывания от него. В большой комнате, гостиной, стоял внушительных размеров стол с ножками не выше тридцати сантиметров. Однажды вечером нас всех пригласили отужинать с хозяевами, все было очень вкусно, хотя и непривычно остро приправлено. И крымское вино оказалось превосходным. Но сидеть на подушках за столом мне показалось неудобным.
Весна здесь пришла очень рано, должно быть, в марте, когда обильно зацвел миндаль, целые рощи которого спускались к морю. Зрелище было восхитительное. И вот однажды, сидя под миндальным деревом и созерцая южный пейзаж, я впервые обнаружил вшей, с которыми мы были неразлучны все следующие три года.
Из тактических соображений нас перебросили ближе к деревне в восточной части гор Яйла с романтичным названием Зали. Селение было довольно запущенное, но весьма живописное, располагавшееся по обоим берегам узкой горной речки. Место, это мне напомнило немецкий Шварцвальд, ту его часть, где горы еще не очень высокие. Воды бурной речки прорубили песчаник, кое-где образовав ущелья. Невысокие холмы покрывали заросли деревьев, уже начинавших зеленеть. Домишки, большей частью одноэтажные, были разбросаны в беспорядке по всему селению. Все они были окружены фруктовыми садами. Женщины с утра до ночи пропадали на огородах, взрыхляя землю. Почти вся наша рота расположилась непосредственно в селении, за исключением нашего расчета из четырех человек, где я был водителем. Мы были расквартированы в небольшом доме на окраине села, к которой почти вплотную подступал лес, покрывавший крутой, почти отвесный склон горы. В доме имелась всего одна комната, откуда открывался чудесный вид на долину и холмы. Первый этаж был сложен из камня, второй — деревянный. Среди деревьев позади приютились хозяйственные постройки, где хозяева держали коз и овец. Внизу к каменной части дома было пристроено хранилище для дров, откуда на веранду вела скрипучая лестница под нависающим карнизом дома. Около окна, расположенного у самых дверей, было светло и удобно. Там мы и решили расположиться на одеялах, велев русским отправляться в более сумрачную часть в глубине дома. Хозяевами были муж и жена, обоим лет около сорока. Муж, судя по всему, страдал легочным заболеванием, возможно, астмой, поскольку у него часто случалась одышка, а жена была полноватая блондинка, довольно симпатичная и производила впечатление вполне здоровой женщины.
Как-то вечером, уже начинало темнеть, мы сидели и ужинали за столом. И тут появились дети хозяев, парень лет шестнадцати и девушка лет девятнадцати. Оба наверняка были наслышаны о том, что к ним прибыли на постой немцы, и, как мне показалось, явно разволновались по этому поводу. Убедившись, что их жилище выглядит уже по-другому, они молча выразили недовольство. Михаил угрюмо сообщил, что ему шестнадцать лет и что он учится в школе в одном из близлежащих городков. Анне на самом деле было девятнадцать лет, то есть она была моей ровесницей и училась в педагогическом институте в Симферополе, но учебе помешала война. Оба теперь вынуждены были помогать родителям по хозяйству. Даже без нашего присутствия в их доме было тесно. Вообще условия жизни здесь были весьма примитивными, воду приходилось таскать из колодца внизу в деревне. Обменявшись несколькими фразами с родителями, она повернулась ко мне, вероятно, потому, что я по-русски пожелал ей доброго вечера, и спросила, могли бы мы с ней поговорить. Подойдя к столу, она оперлась на него руками и пристально посмотрела на меня своими карими с зеленоватым оттенком глазами. Хотя девушка оставалась внешне спокойной, я чувствовал, что она с трудом сдерживается. Она напомнила мне, что ее отец серьезно болен и что доктор предписал ему свежий воздух и покой, и что поэтому с нашей стороны было бестактно вот так ворваться и нарушить их размеренный образ жизни. Откровенно говоря, мужество Анны даже импонировало мне. Я объяснил ей, частью по-русски, частью по-немецки, что поскольку мы люди подневольные и выполняем приказ, иначе мы поступить не могли. Если она не верит, пусть обратится к нашему командиру роты с жалобой, но я сильно сомневаюсь в том, что ее доводы будут приняты во внимание, более того, я сомневаюсь, что тот вообще станет ее слушать. И добавил, что мы, дескать, не слепые и сами заметили состояние ее отца, поэтому попытаемся не тревожить его. Девушка поняла меня и, несколько успокоившись, перевела мои слова отцу.
Большую часть дня мы были не дома, почти все время посвящая подготовке к предстоящему наступлению. В темное время суток один из нас нес охрану. Каждый вечер я спускался к реке проверить «сигнализацию» — закрепить на ночь веревки с привязанными к ним консервными банками, затем возвращался посидеть на веранде, где тоже не расставался с оружием, каской, причем посидеть не просто удовольствия ради, а пристально вслушиваясь в темноту. Когда подходило время укладываться спать, Анна обычно просила, чтобы мы загасили свечи, чтобы они с матерью могли раздеться и лечь в постель. Мое место на полу было в ногах кровати Анны, Михаил тоже устраивался на полу у печки, оставляя узкий проход.
