Коко Шанель. Я сама — мода - Марли Мишель

Чем больше она раздумывала обо всем этом, тем отчетливее понимала, что поездкой в Италию Мися и Хосе преподнесли ей бесценный подарок — она наконец-то стала осознавать себя самое в отдельности от мужчины, которого любила больше жизни.

После возвращения ее, как это часто бывает, поглотили повседневные заботы, но в мыслях она продолжала примерять на себя эту роль — человека, связанного с жизнью богемы. Искусство и театр казались ей чем-то вроде красивой игрушки, а артисты — обитателями изящного кукольного домика. В детстве у нее не было кукол, они были слишком большой роскошью для сироты. Теперь она надеялась наверстать упущенное с помощью живых людей. Мися и Хосе из Венеции отправились дальше на Балканы и вряд ли в скором времени вернутся в Париж, так что Габриэль сочла это неплохой возможностью действовать в одиночку. Тем более что для этого представился удачный случай.

Однажды она стояла перед зеркалом, поправляя черную соломенную шляпку, и мысленно подбадривала смотревшую на нее из зеркала будущую щедрую меценатку. Она вышла из ателье не как обычно, в семь вечера, а на два часа раньше, и отправилась на прогулку. Более удобного времени для визитов и не придумаешь, решила она и тут же поймала себя на мысли, что рассуждает как настоящая англичанка. Это рассмешило ее.

Габриэль до сих пор не могла привыкнуть к невероятному чувству облегчения: мысли о Бое больше не были пронизаны такой болью. Да, тоска осталась. Но не было прежнего отчаяния. Он бы посмеялся вместе с ней, если бы она рассказала ему, о чем сейчас подумала. Можно ли вообще воспринимать печаль с юмором? Во всяком случае, жить с тоской по умершему легче, когда смотришь в будущее. Даже если она проведет остаток своих дней в трауре, живя как в могильном склепе, — его все равно уже не вернуть. Последние несколько недель помогли ей это понять.

В бодром расположении духа она шла по улице Сент-Оноре к улице Руаяль. Стоял теплый, почти летний, сентябрьский день, будто созданный для прогулок. Ее окружали великолепные старинные здания, но Габриэль, не задерживаясь, направилась прямо к площади Согласия. В Венеции она внимательно слушала все, что могло ей пригодиться, и запомнила, что в Париже Сергей Дягилев остановился в отеле «Крийон».

«Крийон» был шикарной гостиницей, может быть, не такой роскошной, как «Ритц», в котором Габриэль ночевала в тех случаях, когда не хотела возвращаться в Гарш в свою новую виллу. Тем не менее «Крийон» располагался в одном из красивейших дворцов Парижа, незадолго до войны переоборудованном в отель класса люкс с безупречной репутацией и всеми возможными удобствами. Она слегка недоумевала, как Сергей Дягилев может себе позволить такую роскошь, но в данный момент это ее полностью устраивало: обращаться к администратору такого отеля, безусловно, куда приятнее, чем пытаться наладить контакт с неприветливой хозяйкой какого-нибудь сомнительного заведения.

Лифт привез ее на второй этаж. Пройдя вдоль стен цвета слоновой кости, она подошла к комнатам, которые занимал Дягилев. Борис Кохно отворил дверь и учтиво поклонился.

— Месье Дягилев вас ждет.

Антрепренер принял ее в гостиной. На фоне окна, в лучах яркого солнечного света он напомнил Габриэль картины на тему «Воскресение Христа». «Спаситель балета», — пронеслось у нее в голове.

— Мадемуазель Шанель, — начал он, — я сожалею, что не могу припомнить обстоятельств нашего знакомства. Быть может, это было в Венеции? В любом случае я очень рад встрече с подругой обворожительной Миси Серт.

— Здравствуйте, месье Дягилев, — произнесла она в ответ с вежливой улыбкой.

Очевидно, он продолжал ломать голову над тем, где мог ее видеть, но вскоре, окончательно сдавшись, так энергично тряхнул головой, что его густая шевелюра встала дыбом, будто под воздействием электрического тока. Он попытался пригладить ее одной рукой, другой указывая на стоящие рядом кресла.

— Никак не могу вспомнить. Но мы это выясним, не правда ли? Пожалуйста, присаживайтесь. Чем я могу быть вам полезен?

— Видите ли, это я хотела бы быть вам полезной, — ответила Габриэль, опускаясь в кресло.

Дягилев изумленно поднял брови.

Габриэль отметила, что он ничего ей не предложил. Но это, скорее, было следствием некоторого замешательства, нежели признаком нелюбезности. Она решила немедля перейти к делу и вытащила из сумочки чековую книжку в кожаном переплете.

— Я бы очень хотела, чтобы вы показали «Весну священную», — произнесла она твердо, положив открытую книжку на столик перед собой. Чек был уже заполнен, внизу стояла ее подпись. Она молча пододвинула его Дягилеву. — Я надеюсь, этой суммы будет достаточно, чтобы вы могли возобновить постановку.

На чеке значилось шестизначное число.

Его брови взметнулись еще выше. Очевидно, не веря своим глазам, он потянулся за моноклем.

— Мадемуазель! — воскликнул он, и в этом возгласе одновременно прозвучали возмущение пополам с удивлением и радостью.

— Вы полагаете, этого не хватит? — в свою очередь удивилась она.

— Триста тысяч франков! — он схватил чек, видимо, опасаясь, что она вдруг передумает. — Это огромная сумма! Конечно же, этого хватит! — Голос антрепренера дрожал. Свободной рукой он нащупал платок в нагрудном кармане, вытащил его и прижал к носу, словно его запах обладал живительным и вместе с тем успокаивающим действием.

— Борис, возьми это и положи в надежное место.

Только сейчас Габриэль заметила, что молодой секретарь все это время находился в глубине комнаты. Тот с легким поклоном выполнил его просьбу.

— Признаться, я потрясен, — произнес Дягилев. — И, уверяю вас, вы увидите лучшее выступление, которое когда-либо давали артисты моей труппы.

Габриэль улыбнулась.

— Не сомневаюсь. Но я хотела бы попросить вас кое о чем… — она помедлила, чтобы слегка пощекотать ему нервы. Когда цвет его лица из бледно-розового перешел в багровый, она быстро добавила: — Речь о вашем платке. Я понимаю, что вы вряд ли согласитесь расстаться с ним навсегда, поэтому прошу вас лишь одолжить мне его на время.

Габриэль долго думала над тем, как узнать формулу духов великой княгини Марии Павловны. После того как Дмитрий развеял ее надежды на то, что ей удастся раздобыть флакон «Буке де Катрин», нужно было найти какой-то другой способ. Она решила, что, похоже, единственное, что ей остается, это использовать платок, на котором еще сохранился этот запах. Она надеялась, что в лаборатории Коти найдется толковый химик, который сможет определить отдельные составляющие. Конечно, шансов было немного, но нужно хотя бы попытаться. Даже если не удастся выявить все ингредиенты — одних базовых нот уже будет достаточно, чтобы с этим работать. Когда она предъявит в лаборатории этот необычный запах, будет гораздо легче облечь ее собственные представления в химическую формулу. Наконец-то она продвинется к цели.

Темные глаза Дягилева выражали растерянность и недоверие. Он сжал платок так сильно, как будто боялся, что посетительница попытается вырвать его у него из рук.

— Я обещаю вернуть его вам как можно скорее, — заверила его Габриэль. — В целости и сохранности.

— Но зачем он вам? — глухо спросил он.

Учитывая ее щедрое пожертвование, его вопрос показался ей слегка неуместным. С другой стороны, такая реакция свидетельствовала о его глубокой связи с покойной покровительницей. Мужчин, способных на подобную преданность, она уважала. Поэтому она рассказала ему о своей жизни.

— Много лет назад я занималась тем, что придумывала шляпы для дам, которые бывали в гостях у моего друга Этьена Бальсана. В то время, когда женщины носили на головах нечто напоминающее колесо от телеги, мои простые шляпки быстро привлекли внимание парижского света. Поэтому я взялась за дело и вскоре на деньги, которые одолжил мне Этьен, открыла свой первый шляпный магазин. Там я начала шить одежду. Сперва, правда, только матросские блузы и широкие брюки. Я всегда предпочитала элегантную простоту, меня вдохновляют четкие линии и силуэты Средневековья. Такуж сложилось, что мои вещи стали настолько популярными, что за год до войны я смогла открыть бутик в Довиле, а затем и в Биаррице.