Валерий Поволяев - Царский угодник. Распутин
— Свечи, — коротко бросил Лазоверт, выскочил из автомобиля, прочистил свечи, и машина завелась. Двинулись дальше.
Проехав километра три, вновь остановились. Опять доктору пришлось выбираться из тесной, успевшей немного нагреться кабины.
Когда остановились в третий раз — это произошло недалеко от Петропавловской крепости, — Дмитрий Павлович сообразил:
— Это, господа, Гришка нас не пускает, за полы шинелей держит. Вот нечистая сила!
— Поздно нас держать за полы, — мрачно и устало пробормотал Пуришкевич. Усмехнулся. — Всё! Вы знаете, о чём я думаю, господа?
— О чём? — спросил великий князь. — Извольте поведать.
— О том, что, может быть, мы напрасно сбросили тело Распутина в реку, может, лучше было оставить его где-нибудь на виду, в приметном месте?
— А какой смысл?
— Мне кажется, очень скоро появится второй Распутин, лже-Гришка... очень уж это занятие выгодное — быть Распутиным. И прибыль приносит, и славу, и усладу. А?
— Может быть, вы и правы, — после некоторого молчания произнёс Дмитрий Павлович, — но ведь сделанного не исправить — всё. Поезд ушёл, и даже красного хвостового фонаря его не видно. Гришка Распутин находится в реке, подо льдом. Назад его не вытащить, не оживить.
— Да, не вернуть. — Пуришкевич вновь хмыкнул. — Было бы странно, если бы кому-нибудь это удалось сделать. Вы правы, Дмитрий Павлович, дело сделано, и не стоит теперь сомневаться в чём-то. Это только собственные нервы трепать.
— А потом, Россия распадается, разламывается, как гнилой арбуз. Народ бунтует, много голодных, ещё больше увечных... И не один Распутин в этом виноват. Как было бы просто, если б виноват был только он один.
— Всё равно его надо было убирать.
— Естественно, — Великий князь побарабанил пальцами по кругу руля, прибавил скорость. — Другого выхода просто не было. — Он снова побарабанил пальцами. — А ведь действительно, из какой-нибудь сибирской или уральской Голопуповки может приехать мужик, как две капли похожий на Распутина, и продолжить его дело... — Дмитрий Павлович сдавленно, словно бы не веря в то, что такое может быть, рассмеялся. — Дело Распутина бессмертно. Так, Владимир Митрофанович?
— Думаю, что нет. — В голосе Пуришкевича привычно зазвенел металл. — Появится второй Распутин — поступим с ним, как и с первым.
Замолчали. Каждый думал о чём-то своём, в основном о грустном. Печаль светла, только в печали да в заботе о ближнем рождаются светлые мысли. Вскоре подъехали ко дворцу великого князя.
Когда выходили из машины, Сухотин, обычно молчаливый, сосредоточенный, погруженный в себя, неожиданно выругался.
— Что случилось, капитан? — насторожился великий князь.
— Да вот, — Сухотин брезгливо, двумя пальцами, выкинул из машины на снег резиновый бот Распутина, — забыли.
— Вот напасть! Тьфу! — великий князь отплюнулся. — Одну галошу благополучно выкинули, вторая же, как графиня, на автомобиле прибыла в Питер. Как же это мы? — Он усталыми глазами обвёл приехавших.
— Это ещё не всё, — сказал Сухотин. — Кровь протекла на ковёр...
Салон машины украшал роскошный персидский ковёр пурпурного цвета, постеленный под ноги, с жёстким ворсом, с тонким затейливым орнаментом, этот ковёр был безнадёжно испорчен — на нём чернели крупные кровяные пятна.
— Нечистая сила есть нечистая сила, — сказал Пуришкевич, — гадит, даже когда отправляется в нети...
Из дворца вышел высокий сутулый человек — камердинер великого князя. Дмитрий Павлович, указав пальцем на распутинский бот, потом на ковёр, распорядился:
— Это сжечь! Чтобы следов не осталось.
Камердинер молча поклонился.
— Ковёр вытащить из машины сумеете? Он в нескольких местах прикреплён металлическими пластинами.
Камердинер кивнул и вновь молча поклонился — этот человек словно бы был лишён речи. Прислуга у великого князя была вышколена донельзя, своего хозяина понимала с полуслова, она вообще научилась не задавать никаких вопросов.
Проницательный Пуришкевич засек некоторые мелочи, которые позволили ему сделать вывод, что прислуга князя была посвящена в заговор, о чём он не замедлил сделать запись в своём дневнике.
Паника началась примерно в десять часов утра семнадцатого декабря. Во дворец к Феликсу Юсупову явился полицмейстер Казанской части генерал Григорьев. Он недавно пошёл на повышение и из полковников превратился в генералы, его подчинённый городовой этого пока не знал.
Юсупов ещё спал. Набросив на себя халат, он прошёл в кабинет, извинился перед генералом за непротокольный вид.
— Это вы меня извините, князь, за визит в столь ранний час, — сказал Григорьев. — У вас вчера вечером случайно не был в гостях Распутин?
— Нет, — качнул головой князь. — Он вообще ни разу у меня не был. А что... случилось что-нибудь?
— Да. Святой отец исчез. И исчезновение его связывают с выстрелами, прозвучавшими нынешней ночью в вашем дворе.
Юсупов удивлённо поднял брови.
— К сожалению, генерал, у меня взбесилась собака... любимая, замечу, и... — Юсупов поднял два спаренных пальца, указательный и средний, прижатые друг к другу на манер ружейных стволов, дёрнул ими, как от выстрела, — её пришлось прикончить. Вы можете себе представить, генерал, сколько бы беды она наделала, если бы покусала людей?
— Собака? Это меняет дело. — Григорьев оживился. — Расскажите, пожалуйста, как всё произошло?
— Вы что, не верите мне, генерал?
— Верю. Но только у одного из ваших гостей, депутата Государственной думы господина Пуришкевича, было объяснение с городовым, в котором он признался, что убита не собака, а Григорий Ефимович Распутин.
— Опять этот Распутин! — с досадою воскликнул Юсупов, лихорадочно соображая, как быть, что же сказать генералу. — Да, у меня действительно ночью были гости, в том числе и Пуришкевич, которого вы только что упомянули... Был великий князь Дмитрий Павлович, ещё кое-кто...
— Кто? — быстро спросил генерал, почувствовав, что Юсупов на этом намерен ограничить список гостей. — А, Феликс Феликсович?
— На этот вопрос я не могу ответить вам, генерал. Ей-богу! Дело само по себе пустяковое, но, как я вижу, оно может принять серьёзный оборот. А мои друзья — люди женатые, семейные, они могут здорово пострадать. Так что, генерал, увольте! Пуришкевич же, объясняясь с городовым, действительно сказал, что убил Распутина. Сделал он это, во-первых, потому, что мы Распутиным звали собаку, а во-вторых, для него что Распутин, что собака — одно и то же. И он, замечу, в этом суждении не одинок.
