Эдуард Филатьев - Главная тайна горлана-главаря. Книга 1. Пришедший сам
К брадобрию придох и рекох:
Хошту отьче да причешеши ми уши.
Гладк бысть и стал есть иглив
Длгом лихомь акы крушька есть…
Едва я кончил читать, в зале поднялось настоящее возмущение… Кричали, свистели, топали. Я растерялся. Но рядом со мной выросла надёжная фигура Маяковского. Он поднял руку, и зал успокоился.
– Не понимаете? – спросил Маяковский.
– Не понимаем, – ответили в зале.
Смех. Кто-то крикнул:
– Прочтите по-русски!
– Имел в виду, – парировал Маяковский. – Читаю эти стихи, как они написаны мною на великолепном русском языке:
Вошёл к парикмахеру, сказал – спокойный:
«Будьте добры, причешите мне уши».
Гладкий парикмахер сразу стал хвойный,
лицо вытянулось, как у груши… и т. д.
Кончил. Зааплодировали.
– Понятно?
Маяковский читал ещё много…»
Сергей Спасский:
«Он читал твёрдо и весело, расхаживая по широкой эстраде. Это были много раз слышанные стихи, часто знакомые до последней интонации. Он прочёл тогда и самое своё новое… О том, как лошадь поскользнулась на Кузнецком, и её окружила праздношатающаяся толпа».
Тем временем на Москву и Петроград опять наступал голод.
Положение в стране
12 мая «Известия» сообщали:
«Все за хлебом!
В Петрограде рабочие приступили к образованию «рабочих дружин за хлебом». Рабочий класс Петрограда поднимается на массовую борьбу с голодом».
26 мая Горький напечатал в «Новой жизни» свои новые «Несвоевременные мысли». На этот раз он задал вопрос:
«Я защищаю большевиков? Нет, я по мере моего разумения борюсь против них, но – я защищаю людей, искренность убеждений которых я знаю».
Мало этого, Горький вновь впрямую обвинял Ленина и ленинцев:
«Я знаю, что они проводят жесточайший научный опыт над живым телом России, и умею ненавидеть, но предпочитаю быть справедливым».
В этот момент большевистских вождей больше всего тревожила мысль о том, как им удержать захваченную власть, ведь число россиян, не желавших жить при диктатуре пролетариата, неуклонно увеличивалось. Ряды Белой гвардии тоже росли. В Саратове вспыхнуло восстание, на Дону генерал Краснов поднял мятеж, в Сибири тоже было очень неспокойно.
Ленин и Свердлов опасались, что бывший российский царь Николай Романов, который жил тогда в Екатеринбурге, мог вдруг заявить о том, что он передумал отрекаться от власти. Лев Троцкий, ушедший с поста наркома по иностранным делам, был брошен на создание Красной армии – стал наркомом по военным и морским делам, то есть фактически продолжал оставаться вторым после Ленина человеком в Совнаркоме.
А советское правительство Дальнего Востока выпустило свои деньги – боны Дальсовнаркома. На них был изображён земной шар и лента со словами «Дальний Восток», под ними подпись председателя правительства Александра Краснощёкова. На оборотной стороне располагались рабочий с молотом и крестьянин с косой и шла надпись: «Обязателен к обращению в пределах Дальнего Востока». Эти деньги в городах называли «краснощёковками», а в сельской местности – «косарями».
«Известия» от 30 мая:
«Военное положение в Москве
Постановление Совета Народных Комиссаров 29-го мая 1918 года
В виду обнаруженной связи московских контрреволюционных заговорщиков… с восстанием погромных банд в Саратове, мятежом казачьего генерала Краснова и восстанием белогвардейцев в Сибири, а также в виду разнузданной аги – тации контрреволюционеров, стремящихся использовать продовольственные затруднения народа в интересах восстановления власти капиталистов и помещиков, Совет Народных Комиссаров постановляет: объявить Москву на военном положении.
Председатель СНК В.Ульянов (Ленин)
Нарком по Военным и Морским делам Лев Троцкий».
Юнкер Леонид Канегисер, поступивший после расформирования Михайловского артучилища на экономическое отделение Политехнического института, большевикам после Брестского мира не верил. И написал стихи:
«О, кровь семнадцатого года!
Ещё бежит, бежит она —
Ведь и весёлая свобода
Должна же быть защищена.
Умрём – исполним назначенье.
Но в сладость превратим сперва
Себялюбивое мученье,
Тоску и жалкие слова.
Пойдём, не думая о многом,
Мы только выйдем из тюрьмы,
А смерть пусть ждёт нас за порогом,
Умрём – бессмертны станем мы».
В «Известиях» от 31 мая первая страница начиналась с обращения:
«От Совета Народных Комиссаров Российской Социалистической Федеративной Республики
Рабочие и крестьяне! Честные трудящиеся граждане всей России!
Настали самые трудные дни. В городах и во многих губерниях истощённой страны не хватает хлеба.
… под оружие в поход за хлебом для голодающих детей, отцов и матерей!
Вперёд – к последнему бою и окончательной победе!
Да здравствует рабочая и крестьянская Советская республика!
Председатель СНК Ленин
временный заместитель наркома Чичерин
нарком Троцкий
народный комиссар И.Сталин»
А о чём думал тогда наш герой?
Товарищ Маяковский
В конце весны 1918 года распрощавшийся с Москвой оптимистичный, энергичный и весёлый, а порою строгий, волевой и неулыбчивый Маяковский (вместе с Лили Юрьевной и Осипом Максимовичем) решил возвратиться в Петроград.
Почему именно туда? Там был дом его любимых Бриков. Кроме того, в Петрограде жила Мария Фёдоровна Андреева, которая занимала там какой-то большой пост.
Но почему он не остался в Москве? Ведь ему предлагали роли в кинофильмах. А у «Закованной фильмой» должно было быть продолжение. Почему он не стал его писать?
На эти вопросы маяковсковеды ответов не дают. Здесь очень много неясного.
Скорее всего, Маяковский очень обиделся на закрытие «Кафе поэтов». А хозяева киностудий, узнав о неприятии большевиками футуристов, решили подождать, чем закончится их противостояние и отозвали свои предложения актёру и сценаристу.
