Эдуард Филатьев - Главная тайна горлана-главаря. Книга 1. Пришедший сам
И вот тут-то настал последний день работы кафе футуристов.
Почему оно закрылось? Или почему его закрыли?
На эти вопросы маяковсковедение ответов не даёт – биографов поэта они никогда не интересовали. А если всё-таки задасться ими. Неужели не найдётся разъяснения?
Оно есть. Ведь мог же Маяковский, узнав о том, что латышские стрелки жгли на улицах Москвы костры из анархистских книг, взять и прочесть в «Кафе поэтов» отрывок из своей трагедии:
«Я – поэт,
я разницу стёр
между лицами своих и чужих…
А сегодня
на жёлтый костёр,
спрятав глубже слёзы морей,
я взведу и стыд сестёр
и морщины седых матерей!»
К этим словам, которые в трагедии произносил сам Владимир Маяковский, он мог добавить и реплику Обыкновенного молодого человека:
«Господа!
Мозг людей остёр,
но перед тайнами мира ник;
а ведь вы зажигаете костёр
из сокровищ знаний и книг!»
Могли прозвучать эти строки в те апрельские дни? Вполне! Просто должны были!
Узнав об этом, большевики и прикрыли кафе футуристов.
Как бы там ни было, но о том, как оно закрывалось, написала даже французская газета «Фигаро» – в номере от 15 апреля:
«Вступительное слово сказал В.Маяковский:
– Мы, усложняя искусство, в то же время стремимся к известной демократизации его, – вот смысл речи Маяковского. – Что же касается будущего, то оно, несомненно, за футуризмом, и оказать поддержку новому искусству может наш высокий гость – комиссар народного просвещения Анатолий Васильевич Луначарский, – закончил оратор.
Все невольно оглянулись. За одним из столов сидел действительно комиссар. Вынужденный отвечать, он вышел на эстраду».
На прощальный вечер футуристов нарком по просвещению Анатолий Луначарский заглянул явно не случайно. Вполне возможно, что именно он не позволил разгромить это пристанище анархистов в ночь на 11 апреля, защитив тем самым Маяковского и его друзей. И на закрытие кафе вполне мог придти сам, без всякого приглашения.
А вот Давида Бурлюка на том прощальном мероприятии не было – опасаясь ареста за участие в захватах-экспроприациях домов, он покинул Москву на следующий день после разгрома анархистов.
О вышедшем на эстраду наркоме Луначарском газета «Фигаро» написала:
«С первых же слов своей речи он захватил публику… Речь Луначарского, произнесённая с большим подъемом, была интересна: комиссар отнюдь не счёл себя обязанным быть любезным с хозяевами и жестоко раскритиковал кричащие и неэстетично-рекламные приёмы футуристов, их презрение к классикам, их желание казаться анархистами во что бы то ни стало, презирая буржуа и в то же время служа ему, в заключение слегка подсластив пилюлю, заметил, что искренность Маяковского может увлечь массы и придать футуризму оттенок народности.
Краткая, но выразительная речь Луначарского».
Сергей Спасский тоже отметил выступление наркома:
«Он говорил уверенно и логично, с полным спокойствием человека, владеющим целостным мировоззрением. <…> Он исследовал характер футуризма. Призывал отбросить внешнюю мишуру, ненужную и чуждую массам.
То была деловая критика, с которой впервые встретился футуризм».
Илья Эренбург тоже присутствовал на закрытии кафе. Впоследствии он вспоминал, что Луначарский…
«… говорил о таланте Маяковского, но критиковал футуризм и упомянул о ненужности саморасхваливания. Тогда Маяковский сказал, что вскоре ему поставят памятник – вот здесь, где находится «Кафе поэтов». Владимир Владимирович ошибся всего на несколько сот метров – памятник ему поставили недалеко от Настасьинского переулка».
А на Дальнем Востоке в это время советская власть продолжала утверждаться. 30 апреля в Хабаровске состоялось заседание Краевого комитета Советов, на котором этот комитет был переименован в Дальневосточный Совет Народных Комиссаров (Дальсовнарком). Его председателем стал Александр Михайлович Краснощёков.
Первым делом, которым занялся глава российского Дальнего Востока, был выпуск новых советских денег. Вторым делом стало обучение русскому языку его четырёхлетнего сына Евгения. Прочитав в одной из местных газет стихотворение Маяковского «Сказка о красной шапочке», Краснощёков принялся разучивать его вместе с малышом, говорившим только по-английски.
К тому, что «Кафе поэтов» закрылось, Маяковский отнёсся довольно спокойно – у него появилось другое дело, которому он принялся отдавать время, силы и свою недюжинную энергию.
Звезда экрана
В «Я сам» об этом периоде жизни поэта сказано так:
«Пишу киносценарии. Играю сам. Рисую для кино плакаты».
Сергей Спасский вспоминал:
«Однажды Маяковский весело расхвастался:
– Я никогда никому не завидовал. Но мне хотелось бы сниматься для экрана.
И он со вкусом расписал с эстрады все удовольствия такого занятия.
– Хорошо бы сделаться этаким Мозжухиным!
Возглас Маяковского был услышан хозяевами фирмы «Нептун», и его пригласили работать».
Иван Ильич Мозжухин был тогда известнейшим актером немого российского кинематографа. Поэту Маяковскому было на кого ровняться.
Продолжает Лев Гринкруг:
«У нас были знакомые, муж. и жена Антик, владельцы кинофирмы „Нептун“. <…> Они понимали, что одно имя Маяковского – лучшая реклама, и что затраченные деньги вернутся с лихвой».
Но Маяковский хотел не просто сниматься – он предложил написать сценарий (и написал его) по роману Джека Лондона «Мартин Идеи». Действие было перенесено в Россию, и картина получила название «Не для денег родившийся». На роль Мартина Идена, ставшего Иваном Новой, Маяковский предложил себя.
Режиссёром фильма назначили Никандра Васильевича Туркина (Алтарова), оператором – Евгения Иосифовича Славинского. Однако Маяковский постоянно вмешивался в съёмочный процесс, в результате чего, по словам Льва Гринкруга…
«… вся работа проходила в постоянных спорах и пререканиях…
Маяковский работал с большим увлечением и интересом. Он всегда сам торопил всех, никогда не уставал, трудоспособность его была удивительна. И этим он заражал всех участников съёмок.
Это не мешало ему быть всегда весёлым, во время съёмок он много острил, шутил. Тогда можно было себе это позволить – кино-то ведь было немое!»
