Эдуард Филатьев - Главная тайна горлана-главаря. Ушедший сам
Обзор книги Эдуард Филатьев - Главная тайна горлана-главаря. Ушедший сам
Сам Маяковский, обращаясь к нам (то есть к «товарищам-потомкам») шутливо произнёс, что «жил-де такой певец кипячёной и ярый враг воды сырой». И добавил уже всерьёз: «Я сам расскажу о времени и о себе». Обратим внимание, рассказ о времени поставлен на первое место. Потому что время, в котором творил поэт, творило человеческие судьбы.
Маяковский нам ничего не рассказал. Не успел. За него это сделали его современники.
В документальном цикле «Главная тайна горлана-главаря» предпринята попытка взглянуть на «поэта революции» взглядом, не замутнённым предвзятостями, традициями и высказываниями вождей. Стоило к рассказу о времени, в котором жил стихотворец, добавить воспоминания тех, кто знал поэта, как неожиданно возник совершенно иной образ Владимира Маяковского, поэта, гражданина страны Советов и просто человека.
Эдуард Филатьев
Главная тайна горлана-главаря. Книга пятая. Ушедший сам
Посвящаю моему внуку
Константину Дмитриевичу МалёнкинуТекст печатается в авторской редакции
Автор выражает благодарность О.В.Некрасовой и А.К.Зелинскому за предоставление фотоматериалов
Дизайн обложки: Полина Лебедева
Часть первая
Банный бунт
Глава первая
Поэт и его читатели
Пятьдесят лозунгов
Выступая 2 февраля 1929 года на обсуждении пьесы «Клоп» в клубе рабкоров «Правды», Маяковский сказал:
«У меня в пьесе человек, с треском отрывающийся от класса во имя личного блага. Это образец политического замирения. Я не хочу ставить проблему без расчёта уничтожить её корни. Дело не в вещах, а в отрыве от класса. Из бытового мещанства вытекает политическое мещанство».
Сказано резко и напористо. Сразу видно, с какой ненавистью относился автор «Клопа» к мещанам и мещанству. Мало этого, Маяковский ещё и объяснил, почему в его пьесах так много этих мещан, то есть героев отрицательных:
«Мы на положительных таких засохли. Присыпкина через пятьдесят лет будут считать зверем. Мне сегодня вечером надо писать пятьдесят лозунгов на одну тему: надо мыть руки. Если вы говорите, что рабкоры пишут о том же мещанстве, – это похвала мне: значит, вместе бьём и добьём!»
Иными словами, «мещанами» Маяковский называл людей невоспитанных, необразованных, для которых он и сочинял свои «лозунги» или, как он сам их называл, «санитарные плакаты». Вот некоторые из них:
«1
Убирайте комнату, / чтоб она блестела.
В чистой комнате – / чистое тело.
2
«Воды – / не бойся, / ежедневно мойся!
3
Зубы / чисть дважды,
каждое утро / и вечер каждый…
6
Ежедневно / обувь и платье
чисть и очищай / от грязи и пятнен.
7
Культурная привычка, / приобрети её —
ходи еженедельно в баню / и меняй бельё…
9
Проветрите комнаты, / форточки открывайте
перед тем / как лечь / в свои кровати».
В этих стихотворных лозунгах говорится об элементарнейших вещах, о том, что, казалось бы, должно разуметься само собой. Но они были заказаны поэту, стало быть, необходимость в них была чрезвычайная. И Маяковский писал:
«17
Мойте окна, / запомните это,
окна – источник / жизни и света.
18
Товарищи, / мылом и водой
мойте руки / перед едой…
20
Грязь / в желудок / идёт с едой,
мойте / посуду / горячей водой…
23
Вытрите ноги!!! / забыли разве, —
несёте с улицы /разную грязь вы.
24
Хоть раз в неделю, / придя домой, —
горячей водой / полы помой…
34
Раз в неделю, / никак не реже,
бельё постельное / меняй на свежее».
Стихи эти сочинялись для той самой массы, о которой Владимир Маяковский говорил и 22 декабря 1928 года, выступая на собрании Федерации объединений советских писателей. Свою речь он завершил так:
«Теперь последний вопрос, товарищи, относительно массовости. Я не знаю, как для других, но меня этот вопрос съедает.
В принципе, душой, телом и мозгом я за массовость. Ни разу только я не встречал во всех редакциях, при самых противоположных точках зрения, чтобы меня крыли с точки зрения своей, все хвалят от имени массы, ругают тоже от имени массы…
Я неоднократно приводил примеры Путиловского и других заводов. Стапятидесятимиллионная масса недостаточно культурна, её нужно сто раз переделывать, переучивать, и разговор о массе, выдвигаемый просто редактором, – это насмешка над нашей культурной революцией».
Сто пятьдесят миллионов человек, о «недостаточной культурности» которой говорил Маяковский, это тогдашняя численность населения страны Советов. Значит, это для своих «некультурных» соотечественников сочинял поэт «санитарные плакаты», призывая сограждан мыть «руки перед едой», ходить «еженедельно в баню» и еженедельно «менять бельё» в постелях. Маяковский отчётливо представлял себе, кто его окружает, о ком и для кого он пишет свои произведения.
Вряд ли поэт помнил о том, что этих же самых людей другой стихотворец, Дмитрий Мережковский, называл «хамами». Сам же глава лефовцев и рефовцев, закончивший всего четыре класса гимназии и грамотно писать так и не научившийся, в апреле 1926 года сочинил стихотворение «Разговор с фининспектором о поэзии», в котором задавался вопрос (больше похожий на утверждение):
«А что, / если я / народа водитель
и одновременно – / народный слуга?»
Через год, отвечая польским журналистам, спрашивавшим, какую роль в СССР играет поэт, Маяковский сказал:
«– Важнейшую. Он является учителем народа, воспитателем его ума и совести».
И этот «учитель народа», вернувшись в самом начале мая 1929 года из Франции в Москву, начал отправлять своей возлюбленной парижанке Татьяне Яковлевой «молнии телеграмм», которые напоминали ей о том, что в октябре он приедет в Париж, где они сыграют свадьбу и отправятся жить в СССР.
Загадочный отказ
Лили и Осип Брики чуть ли не ежедневно заводили с Маяковским разговоры, отговаривая его от намерения ехать осенью во Францию и жениться на Татьяне. Многие маяковсковеды утверждают, что в том же самом (по явной просьбе Лили Юрьевны) поэта убеждали и гепеушники: Яков Саулович Агранов и Меер Абрамович Трилиссер вместе со своим помощником Михаилом Савельевичем Горбом (Моисеем Санелевичем Розманом).
Переубедить убеждавших было практически невозможно. И Маяковский принялся готовить им свой ответ – вместо «Комедии с убийством», на создание которой у него был подписан договор с ГосТИМом (Государственным театром имени Мейерхольда), он всё лето сочинял совсем другое произведение – пьесу под названием «Баня».
В записной книжке поэта, которую он заполнял в 1928 году, есть такие строки:
«Уже второй / должно быть ты легла
А может быть / и у тебя такое
Я не спешу / и молниями телеграмм
Мне незачем / тебя / будить и беспокоить».
Кому именно посвящены эти строки, в той записной книжке не сказано. Но то, что этими словами поэт обращался к любимой женщине, сомнений не вызывает. Известно, что в конце 1928 года Маяковский был влюблён в парижанку Татьяну Яковлеву. Когда в Москве «второй» час ночи, в Париже – всего лишь поздний вечер, то есть самое время ложиться спать. Поэт предполагает, что у его любимой «такое» же, как и у него, состояние бессонницы, но он не хочет тревожить её понапрасну.
