Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 4
Я позвонил в Финансовый отдел КГБ.
— Есть доказательства работы в ИНО? Хорошо. Позвоните через две недели.
И началось, началось… Наматывание нервов, нет, точнее, пустых кишок, на барабан бюрократической машины. Я решил бороться за свои права, но старые бойцы из финотдела правильно сообразили, что лучший метод обороны от больного старика — тянуть время.
Эти телефонные номера вечно заняты, телефонные будки тоже, и каждый раз нужны деньги — по две копейки за попытку говорить с нужным человеком.
Две копейки! А у меня копеек было немного…
Потянулись недели, потом месяцы…
Сначала добился направления на ВТЭК Центральной поликлиники КГБ при СМ СССР. Получил инвалидность с диагнозом: «Выраженный склероз сосудов головного мозга с изменением интеллекта».
«Я покажу вам распад личности», — бормотал я, целыми днями волоча ноги по Москве из конца в конец, от одного окошечка к другому.
Потом добился ещё одного месячного оклада.
Добился трудовой книжки.
Добился взятия на учёт для получения квартиры.
Добился направления в фешенебельный дом отдыха КГБ в Кратово. Туда я явился в тёплый солнечный день.
Невесело очутиться в жаркие летние дни в лагерных штанах и рубахе среди генералов и полковников государственной безопасности… Это были дни пугливого шараханья с одной скамьи на другую, от одного стола к другому — я везде слышал слова, которые мне казались явной провокацией…
Утром за столом какой-то полковник меня спрашивает:
— А вы не оттуда?
— Оттуда.
Он с аппетитом жует свиную котлету, потом вытирает губы ослепительно-белой салфеткой и с угла рта роняет как бы в пространство:
— Воображаю, как вы нас всех ненавидите!
«Провокатор!» — мелькает мучительная мысль, и я прошу сестру к обеду дать мне место ближе к окну — мне нужен чистый воздух.
После обеда компания молодых офицеров шумно поднимается с диванов перед телевизором и радио.
— Идёмте поскорей! Сейчас начнут кормить социалистическим реализмом: в столовой обед был хороший, и жаль, если вырвет!
«Провокаторы!» — думаю я и быстро шмыгаю в другую дверь.
После ужина все выходят из столовой на крыльцо — покурить на свежем воздухе. Генералы и полковники сталинского времени становятся группой с одной стороны крыльца, капитаны и лейтенанты с университетскими значками — с другой — это хрущёвское пополнение КГБ.
— И когда его уберут отсюда? — громко начинает лейтенант. — Смотреть противно на эту спину.
Перед крыльцом, спиной к говорящим, стоит бетонная статуя, выкрашенная известью в белый цвет «под мрамор».
— Напрасно вам противно, лейтенант, — отвечает из другой группы дородный полковник. — Товарищ Сталин нас, чекистов, кормил, и мы ему верно служили.
Лейтенант фыркает.
— Да, товарищ полковник, кормил он вас неплохо! А вот служили вы так, что теперь страна не знает, как после вас исправить дело.
Полковник багровеет.
— После вашего исправления когда-нибудь, и вероятно очень скоро, товарищ лейтенант, нам придётся опять поворачивать руль: вы доведёте страну до подводных камней, а нам с вами вместе тонуть неохота!
Я поскорее ухожу в палату.
16 июня 1956 года.
Я — везучий человек!
Одним людям везёт в любви, другим в карты или у начальника. Мне везёт на необычные обстоятельства. Или, может, это просто естественное положение, что «на ловца и зверь бежит», а я люблю жизнь, ощущаю её как романтический праздник и с упоением бросаюсь в необыкновенное, которое поэтому само меня ищет!
Старый конторщик, выдававший в Доме отдыха ключи, долго по складам читал мою фамилию:
— Бы…стро…лё…тов… Так, что ли? Я принимал телефонограмму… Спешил записывать и получилось неразборчиво. Говорили из кыпыка. Да. Короче говоря, завтра в 10 часов явитесь сюда. Будет ждать машина. Вас доставят в ЦК КПСС. Внизу спросите пропуск и пойдёте.
— Куда?
— По вашему делу. В кыпыка.
— Что это такое?
— Не знаю.
— У меня нет дел в ЦК КПСС.
— Значит есть, раз требуют.
Новенькая машина с молчаливым водителем быстро доставила меня на Новую площадь к зданию, над которым всегда развевается красный флаг.
— Товарищ дежурный, здесь недоразумение: я не член КПСС, это ошибка, я…
— Получайте пропуск.
Подтянутый солдат внутренней охраны мягко, но внушительно говорит:
— Следуйте за мной. Не отставайте.
Мы поднимаемся наверх, шагаем по длинным коридором. Пустынно. Мягкие ковры-дорожки заглушают звук шагов. Я едва поспеваю за здоровым молодым человеком!
— Не отставайте! Держитесь кучнее!
И вдруг меня пронизывает холод. Я слышу беззвучные крики: «Вперёд! Колонна, подтянись! Не отставать! Стрелять буду!»
Неужели арестован? Ловко заманили… Только зачем?
— Входите! — солдат распахивает дверь, вытягивается и пропускает меня вперёд.
Большая комната. У другой стены под окном большой стол. Из-за него навстречу мне поднимается полковник КГБ.
«Так и есть! Арестован!»
Но полковник медово улыбается и сердечно трясет мою руку — Здравствуйте, Дмитрий Александрович! Как ваше здоровье? Поправились в доме отдыха?
Полковник берёт пропуск и, любезно склонив голову на бок, подводит меня к большой двери направо.
— Как только войдёте, садитесь на чёрный кожаный диван у двери направо.
Он оправляет китель, подтягивается.
«Нет, не похоже на арест, — соображаю я. — Там какое-то высокое начальство».
— Входите, пожалуйста.
Я вхожу, молча делаю общий поклон и сажусь на чёрный кожаный диван.
— Это тот, кого вы пригласили, товарищ Шверник! — негромко докладывает полковник и закрывает дверь.
Исподлобья я быстро оглядываю комнату. Рядом со мной сидит Маленков — я узнаю его одутловатое лицо и характерную причёску с пробором. Передо мною длинный тяжёлый стол, покрытый сукном. Он стоит ко мне одним концом, возле которого самоуверенно и надменно выпрямился пожилой, слегка обрюзгший мужчина в великолепном сером костюме. Я вижу его гладкую спину, седеющие волнистые волосы и одну руку, твёрдо опирающуюся о стол. Это не лев, конечно, но так мог бы выглядеть хороший артист, изображающий героя. На другом конце лицом ко мне сидит Шверник — узнаю его по круглому розовому лицу и седым подкрученным усикам. С левой от меня стороны за столом каменеют два квадратных генерала КГБ. Рядом тощий полковник с голубыми петлицами лётчика нервно перебирает листки заготовленной речи. Справа по-домашнему сидят старые большевички, старички и старушки — белоголовые, старомодно и просто одетые. У одной пробор и узелок волос на затылке, пенсне с чёрным шнурком и высокие шнурованные ботинки по моде 1900 года. Их человек пять-шесть.
