Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 4
Какое оно?
«Девчонки подхватили эти слова от старших в своих семьях, — думал я. — Это были рабочие семьи, судя по пальтишкам и лицам играющих. И в этом исторический приговор. Учуяв положение дел и угрожающее покачивание лодки, родственники и друзья вышвырнули буяна за борт, чтобы спасти себя и уверенней продолжать плавание.
В этом их интересы полностью совпадают с интересами народа — страна ждёт порядка, спокойствия и устойчивости. Кто бы ни остался в лодке и кто бы ни взял в руки кормило, важен не человек, а выбранное им направление. Довольно бездумного разрушения и пустого бахвальства! Люди хотят, чтобы им дали возможность трудиться и творить в полную силу, они не желают видеть, как уничтожается добро, созданное их руками.
Только пойдут ли впрок уроки застенка и балагана? Хватит ли государственной мудрости у новых кормчих, чтобы побороть искушение власти, обуздать ожидающих у кормушки прихлебателей и повести народ к новому накоплению нравственных ценностей, втоптанных в кровь и в грязь Сталиным и бессмысленно разбазаренных Хрущёвым? Поймут ли они, что без восстановления духа народа материальная база окажется бесполезной?»
Дождь стал хлестать сильнее. Я нагнул голову и прибавил шагу.
«Кто бы вы ни были, люди у кормила, — говорил я в те минуты, — пусть вы окажетесь дальновидными и честными! Не ради нас, а ради себя. Мы бессмертны, нам жить вечно, а вам отступать уже некуда! Не ошибитесь и не играйте с гайками!
Россия за тысячу лет своей истории только и делала, что умывалась кровью. Но всему есть предел. Земля наша прекрасна и народ велик, они заслужили уважение и любовь.
А всё остальное приложится.
Пусть так будет!»
Ослеплённый крутящимся вихрем, я шёл по тёмной улице всё дальше и дальше и мне казалось, что моему пути нет конца.
Поворотный год заканчивался.
В тихий солнечный день Анечка и я вышли погулять. Снег весело хрустел под ногами. Мы шли медленно, бережно поддерживая друг друга.
— Итак, Шёлковая нить кончилась? — спросила Анечка. — Ты больше не пишешь свою хронику? А ведь сам говорил, что события текут непрерывно и у реки жизни нет ни начала, ни конца…
Я ответил не сразу.
— Шёлковая нить для меня всегда была только радостью творчества. Пока я жив и здоров настолько, чтобы творить, Шёлковая нить будет виться дальше: у меня большая, интересная и трудная задача — написать роман из жизни советских разведчиков, но не в стиле идиотского и хорошо оплачиваемого ура-патриотизма… Понимаешь, не как чтиво для метро или троллейбуса, а как художественное произведение, где на фоне правдивого отражения фактов была бы показана художественная задумка автора, его творческое кредо. Большим романом «Пир Бессмертных» я почтил память товарищей по заключению. Новый роман будет моей данью памяти товарищам по работе в разведке. Я не медля возьмусь за дело, потому что первая часть, африканская, готова. Готова и третья, сибирская, — это «Залог бессмертия»: надо только чуть подработать текст и яснее обозначить героя.
— Это будет трилогия?
— Да. Становление характера, его показ в действии и картина закономерного в тогдашних советских условиях крушения: дело, за которое боролся мой герой, и он сам будут преданы Сталиным.
— А хроника?
— Моя тема исчерпана. Не хочу и не могу быть летописцем своего времени — для этого не хватает ни желания, ни умения, ни сил. Я поставил себе ограниченную задачу — описать виденное в сталинских лагерях. И я это сделал. Сделал даже больше — рассказал, как бывшие лагерники представляют себе ближайшую судьбу неосталинизма. На этом пора поставить точку.
Некоторое время мы шли молча. Анечка слегка прихрамывала.
Потом спросила:
— А что же будет дальше? Почему ты улыбаешься?
Я повернулся к ней, крепче сжал её локоть.
— Анечка, ты помнишь Вольфа?
— Нет. Кто это?
— Как не стыдно! Забыть героя, которой хотел отдать жизнь за твою честь! Это случилось…
Она просветлела и оживилась.
— В бараке усиленного режима в Суслово! Милый Вольф… Но почему ты о нём вспомнил?
Я засмеялся.
— Санитар Вольфганг Шпенглер, лежа на зловонных обломках лагерных нар, думал о судьбах России и пришёл к мысли, что русская история развивается циклами по триста лет, которые народ проходит, в муках добиваясь улучшения условий существования. Вольф говорил со смешным немецким акцентом, и я сейчас не хочу ему подражать, Анечка, но смысл его слов сводился к тому, что в течение трёхсот лет татаризма, как он выражался, жизнь улучшилась настолько, что вместо хана Мамая смог царствовать хан Николай. Царизм просуществовал тоже триста лет, и условия снова изменились к лучшему, так что хан Николай и его режим могли быть заменены ханом Сталиным и нашей современной действительностью. Сталин умер и неосталинизм тоже не вечен: нам осталось ждать всего двести пятьдесят лет!
— Ты шутишь, конечно?
— Нисколько. Народ бессмертен, и вместе с ним бессмертны мы, люди из народа, те, кто борется и строит. Мы живём в достижениях своей эпохи. Не нужно воспринимать большие исторические явления в маленьком личном плане: их необходимо рассматривать в аспекте историческом, понимаешь? Тогда всё видится и понимается как непреходящее благо: люди уходят, а в муках добытые ценности остаются. Будь спокойна и тверда: в конце концов Бессмертные всегда побеждают.
Некоторое время Анечка шла молча, слегка волоча больную ножку. Потом переспросила:
— В историческом аспекте?
— Конечно.
Она с болью перевела дух.
— Это хорошо. Очень, очень хорошо.
И подняла руку к глазам, как будто бы желая смахнуть с ресниц навернувшиеся слёзы.
Но слёз не было.
Ибо для Бессмертных труд и борьба — это радость жизни, их великолепный пир, а на пиру не плачут.
Москва, декабрь 1964 г.
Фотографии форзаца
В оформлении форзацев использованы работы Д.А. Быстролетова
