Леонид Леонов - Нашествие
Т а т а р о в (зло и негромко). Не туды смотришь. В небо выглянь: чье гудит-то... Наши аль ихние?
И тотчас же доносится отдаленная стрельба зениток.
П р о к о ф и й. Тоже спрашивает. Рази они по своим станут палить! (Старику.) А боле ничего, дедушка! Только воробьев массыя летает.
С т а р и к. Слезай, еще застрелит.
Мальчик спускается вовремя. Шаги на лестнице. Звон ключей. Татаров произносит мельком: "Это правильно, в тюрьме всегда должны ключи звенеть. Я в описаниях читал". Все, кроме сумасшедшего, уставились на дверь. Ольга
выглянула на лестницу.
О л ь г а. Спокойствие, товарищи, спокойствие. Кажется, Колесникова с допроса ведут.
Гремит засов. К о н в о й н ы е вводят Ф е д о р а. Кроме надорванного рукава, внешнего ущерба на нем не видно. Пиджак накинут на плечи, голова склонена набок. Прислонив его к стене и удостоверясь, что стоит прочно,
к о н в о й н ы е удаляются.
О л ь г а. Товарищи, помогите кто-нибудь довести его до койки.
Никто не смотрит на Федора. Ольга одна идет к нему.
Е г о р о в (вполголоса). Это он?
Т а т а р о в. Он.
Е г о р о в (иронически). Шибко изменился Андрей Петрович. Не признаешь!
О л ь г а (точно будя спящего). Андрей, Андрей... посмотри на меня. Это я, Ольга. Ну, что, что там было? Нам показалось, ты год там пропадал.
Ф е д о р (взглянув на сестру). Длинный... разговор был.
О л ь г а (не выдержав его взгляда). Пойдем, я уложу тебя.
В молчании Ольга отводит его на свое место у стены. Она помогла ему взвалить на койку отяжелевшие ноги и сама присела рядом. Вся камера
украдкой наблюдает за ними.
Лежи, теперь тебе надо отлежаться. А пока я зашью тебе пиджак.
Ф е д о р. Лишняя роскошь теперь, Ольга.
О л ь г а. Колесников всегда должен быть опрятен. Даже сегодня, даже там. Пусть никто не увидит: как это трудно... быть Колесниковым. Давай сюда пиджак. (Она снимает с себя жакетку и накрывает ему грудь.) Лежи. Так надо.
Е г о р о в (Татарову). Эй, герой... не видишь, что делается?
Т а т а р о в (быстро сдергивает с себя шинелишку и остается в одной кочегарской тельняшке). Накинь на него лучше душегрейку мою, Ольга Ивановна. Простудишься!
О л ь г а. Спасибо, Татаров. А сам?
Т а т а р о в. Я теплый. Об меня счас прикуривать можно, во! (Подойдя к койке.) Здорово, товарищ Колесников. Не признаешь дружка? А вместе за смертью-то рыскали.
О л ь г а. Оставь его, Татаров... потом! (Накрывая шинелью.) Хочешь пить? Можно достать снега.
Ф е д о р. Нет, мне хорошо. Я даже кашлять перестал. (Улыбнувшись.) Должно быть, выздоравливаю. Накрой меня с головой.
О л ь г а. Зачем?
Ф е д о р (подражая ей). Так надо.
Она исполняет его желанье.
О л ь г а (женщине). Вы помянули, что у вас иголка есть. Дайте... О, и с ниткой! (Она принимается за работу.)
Подошел Егоров.
Е г о р о в (глядя на ее проворные руки). Ты что-то путаешь нас, Ольга Ивановна. Колесникова я с малых лет знавал... и мать его и деда.
О л ь г а (понизив голос). Этот человек умрет сегодня первым.
Т а т а р о в (надменно). Что ж, это большая честь: умереть Колесниковым.
О л ь г а. Идите в угол, зовите других. Я подойду туда сейчас.
Ж е н щ и н а. Ступайте, Ольга, я сама зашью. Надо же что-нибудь делать, делать, делать...
Ольга передает ей работу. Люди собираются в углу под окном. Сумасшедший проявляет признаки беспокойства. Совещание началось. Часовой снова затянул
песню:
"Als ich zur Fahne fortgemust,
Hat sie noch einmal mich gekusst,
Mit Blumen meinen Hut geschmiickt
Und liebend mich ans Herz gedruckt"*.
_______________
* Когда я отправлялся в поход,
Она меня еще раз поцеловала,
Украсила шапку мою цветами
И любовно к сердцу меня прижала.
Прокофий открывает глаза.
П р о к о ф и й (не поворачивая головы). Дедушка, а дедушка...
С т а р и к. Чего не спишь, человек?
П р о к о ф и й. Дедушка... это больно?
С т а р и к. Это недолго, милый. (С суровой нежностью.) Зато с кем сравняешься! Поди, проходили в школе-то и про Минина Кузьму и про Сусанина Ивана?
Прищурив глаза, Прокофий смотрит в пространство перед собой.
То бородачи были, могучие дубы. Какие ветры о них разбивалися! А ты еще отрок, а вровень с ними стоишь. И ты, и ты землю русскую оборонял. Вот ты сидишь, коньки твои отобрали, сон тебя бежит. А уж, надо думать, Сталину про тебя известно. Ведь на таком посту ему только виду показывать нельзя, его должность строгая. Послы держав пред им чередуются, армии стоят, генералы приказов ждут... всё народ бывалый, неулыбчатый. Тут уж бровинкой не шевельни!.. А может, внутри у него одна дума, что томится в лукояновском подвале русский солдат тринадцати годков, Статнов Прокофий, ожидает казни от ерманского палача...
П р о к о ф и й (оживясь). Дедушк... ему по телефону доложат аль по радио? Думается, по радио лучше, быстрей, а?
С т а р и к. Нет, человек. Про это по прямому проводу, из сердца в сердце, передают.
Совещание окончилось. Мальчик снова закрыл глаза.
Е г о р о в (проходя мимо старика). Внучек, что ли?
С т а р и к. Еще родней, человек. Внучком-то он мне и раньше был.
Т а т а р о в. На войне все - родня.
Е г о р о в. На чем зацапали с мальцом-то?
С т а р и к. Прошибка у нас вышла. (Он мигнул на сумасшедшего, вновь прекратившего свои упражнения.) Собачка, вишь, у нас проголодалась. И пошли мы на речку, грибков для ей нарубить. Да, глядим, ухо из сугроба торчит. А при ухе гражданинишко, паршивый такой, земли своей падаль...
Е г о р о в (громко). Вот бы ухом-то собачку и покормить!
И опять сумасшедший старательно делает свое дело. Егоров садится возле
Федора. Он говорит с ним, не открывая его лица.
Е г о р о в. Что, товарищ... болит?
Ф е д о р. Теперь лучше, согрелся.
Е г о р о в. А ты не стыдись. Это больно, когда бьют. Кого хошь спроси, всех били. Били тебя, Татаров?
Т а т а р о в. По телу нет. Только этот... маникюр делали.
Е г о р о в. Слышал? И Катерину Петровну не пожалели... а надо бы: она не одна. До Ольги Ивановны еще дойдет черед. (Так, обводя глазами камеру, он доходит до сумасшедшего.) А того дядьку до безумия заколотили. Ишь качается... Эй, шляпа, били тебя?
С у м а с ш е д ш и й (плачевно). Били...
Е г о р о в (подмигнув товарищам). По большой били аль по маленькой?
Тот уже раскаялся в своем промахе. В подражание куриному перышку, засунутому у того за ленту шляпы, Егоров сует за ухо себе пучок соломы и
присаживается на корточки рядом.
Ты какой же... тихопомешанный аль бурный, вроде меня? (Жестко.) Я не люблю, когда со мной молчат! Давно спятил-то?
С у м а с ш е д ш и й. Во вторник два месяца будет.
Е г о р о в. Давно-о! Мой стаж меньше... я еще любитель, так сказать. Зато порой такое на меня вдохновение находит, что как стукну иного подлеца промеж бровей... остается сильное впечатление на всю жизнь. (Поднеся кулак к его глазам.) Посмотри, какая прелесть! (Поднявшись, другим тоном.) Нам тут надо заседание провесть. Сядь у двери и скули пошибче, чтоб часовой не скучал. Все, пошел!
