Феликс Чуев - Сто сорок бесед с Молотовым
И проводилась эта политика опять-таки с позиций «сверхзадачи» – сохранить и упрочить собственную политическую власть. Проиллюстрируем сказанное материалами заседания Политбюро ЦК РКП от 3 января 1925 года, на котором рассматривался вопрос о кооперации. В. Молотов продемонстрировал на нем достаточно гибкую и в то же время целенаправленную позицию. Он выступил за необходимость энергичнее внедрять выборность в кооперацию, втягивая мужика и в экономическую и политическую жизнь. На реплику Л. Каменева «только как бы нам мужики не показали кузькину мать в Советах после этого» Молотов возразил: а разве будет лучше, если крестьяне пойдут по пути создания собственных организаций, ведь «поскольку кооперативы сейчас экономически в наших руках, выборность должна быть нашим лозунгом, а если мы пропустим, он может сделаться лозунгом самого мужика против нас».
Мы видим, что вся тактика была рассчитана прежде всего на укрепление правящей структуры. Тем более, по словам Сталина, сказанным на этом заседании, коммунисты «до полной ликвидации гражданской войны далеко еще не дошли, и не скоро, должно быть, дойдем». И разве после этого скажешь, что Сталин плохо усвоил партийные наказы.
Мы много сейчас говорим об ужасающих последствиях коллективизации, добившей хозяйственного труженика села. Но вот интересно, знал ли Молотов, уничижительно отзывающийся о «правых», превозносящий заслуги Сталина в этой области, о том, как оценивали политику большевистской партии в деревне современники коллективизации. Приведем некоторые данные на этот счет. Даже коммунистами высказывались законные сомнения о профессиональной компетенции тех, кто разрабатывал аграрную политику партии. Так, в июне 1926 г. член партийной ячейки одной из сибирских партийных организаций прямо заявил: «ЦК ВКП(б) не знает деревенских организаций, а пишет и дает задания такие, которые в деревне невыполнимы».
Нельзя сказать, что «наверху» не ведали, как идет «социалистическое» строительство, за счет каких жертв и мук. Знали. Причем не только по сводкам ОГПУ. Не боясь последствий, люди писали в «Правду». Эти письма, конечно, не публиковались, но систематизировались и показывались «кому следует». Прочтем лишь некоторые из них, относящиеся к началу 1930 года. «После долгих споров и обсуждений пришли к убеждению, что страна наша идет к разорению и нищете. Редакция «Правды», вы не серчайте, что так отвечаем. Мы вам сейчас докажем, что наша правда. Вот уже второй год идет пятилетка, а ничего хорошего не видно, а вы все трубите, что то улучшилось, другое прибавилось, заводы и фабрики работают ударно, что колхозы и совхозы расширили свою посевную площадь, что осталось только организовать сплошные колхозы и уничтожить единоличные середняцкие, по-вашему варварские, хозяйства, тогда будет рай в Советской стране. Нет, далеко ошибаетесь. Мы, крестьяне, видим, что вы все врете… Заводы и фабрики, которые вы пророчите, а что можно увидеть: в одном фундамент укладывают для завода, а в другом стены строят и… наполовину не достроен завод и не хватает материала достроить в короткий срок». Это решение одного из крестьянских собраний.
В 1932 году на имя Сталина получено два письма из Татарии. «Товарищ Сталин. Разрешите узнать программу в нашей партии по хлебозаготовкам», – пишет крестьянин Я. Крупов, информируя о надвигающемся голоде, к которому привела политика обирания крестьянства. А вот письмо тоже крестьянина С. Михайлова. «Мы шлем тебе свой рабоче-крестьянский привет. После этого сообщаем, что в данный момент в нашем Советском Союзе осуществляются ненормальные явления. Возьмем состояние рабочих, купить нечего, рабочие все удивляются. Будем радоваться тогда, когда у нас будет частная торговля. Крестьянин находится в скверных условиях, его задушили налогами и насильно гонят в колхоз. Мы еще раз просим не гонять в колхоз. В этом году сколько сотен гектар осталось хлеба под снегом, хлеб колхозников, а хлеб единоличников давно собран и они сидят в тюрьме». Однако это были голоса «обреченных» – «контрреволюционных» и «кулацких» подголосков.
Правда, народ не терял и чувства юмора как средства предохранения от полного социального некроза. Были, даже в страшные 30-е, и анекдоты. Так, в марте 1939 года в одном из провинциальных райкомов партии разбиралось дело некоего Д. И. Хоботова. Свидетель указал, что «в личном быту, по выпивке» тот был охотник до анекдотов. И передал содержание одного, рассказанного Хоботовым в компании. Вот на половых органах бывают венерические болезни «сороконожки», и вот один заболел этой болезнью и пришел тоже к одному и спросил: «Как и чем лечить мне эту болезнь?» Тот ему ответил: «Возьми на этом месте напиши «колхоз» и эти «сороконожки» все разбегутся». Такой анекдотец для 1939 года – это что-то.
Все сказанное относится и к индустриализации, «патриотическое» восприятие которой и по сей день сохранилось у многих людей. Мол, что же – «косточки – косточками», но воздвигли индустриальные гиганты, вывели державу вперед. А стахановцы, трудовой героизм, энтузиазм… Да, все это было, и надо с должным уважением отнестись к тем, кто в недоедании и недосыпании создавал промышленный потенциал государства. Но Система и здесь безжалостно, методом той же чрезвычайщины, репрессивно-приказного диктата, в конечном итоге эксплуатируя благородную идею, обманывала труженика. Сам новый эксплуататорский класс, представленный высшим партийным и государственным руководством, жил уже в тех (закрытых) городах-садах, за которые десятки тысяч людей на «стройках социализма» отдавали последние силы, «сидя в грязи и подмокший хлеб жуя».
Мы долгое время не обращали внимания на эти моменты, подсчитывая только стройки и шахты, домны и заводы. Не измеряли героическое нравственным, не ставили вопрос о цене прогресса. Политиканы безжалостно манипулировали массовым сознанием, подхлестывая страну и «завинчивая гайки», Система доводила общество до страшного, в большинстве своем вовсе неоправданного перенапряжения сил. Серго Орджоникидзе не случайно написал «Сказка?» на полях представленной ему информации о ходе «перевыполнения» первой пятилетки, что, впрочем, не помешало ему в публичных выступлениях эту сказку пропагандировать.
В мемуарах известного советского писателя В. А. Каверина «Эпилог» (М., 1989) есть такое свидетельство автора. В начале 30-х годов он приехал в Магнитогорск, чтобы собрать материал о том, как строился «социалистический город». Действительно, город у подножия Магнитной горы на плоской, голой степи возник с феноменальной быстротой. Но по нему, как свидетельствует Каверин, бродили, спотыкались умирающие от голода бледные женщины – жены или вдовы кулаков, работавших на стройках или тоже умиравших где попало. Кладбище росло быстрее комбината. Рабочие спали на земле, в наскоро построенных бараках жить было невозможно. Все говорило о рабском отсутствии достоинства, о самооплевывании, дух напряженного подчинения господствовал в каждом слове. «Ясно видя прямую связь между ростом кладбища и ростом комбинатов, я как бы старался не видеть эту связь и, стало быть, бродил по строительству с закрытыми глазами». Долгие годы и мы закрывали глаза на проблему цены прогресса. И хотя Андрей Вознесенский давно сформулировал поэтический афоризм: «Все прогрессы реакционны, если рушится человек», не спешили приложить его к анализу пройденного нашей страной «социалистического пути».
