А. Махов - Микеланджело
Друзья Микеланджело были несколько обескуражены тем, что выбор пал на пармца, а не на флорентийца, что лишний раз подтверждает, сколь сильно было местничество среди итальянцев, которое порой даёт о себе знать и поныне. Через гонца мастер получил предписание пожаловать на аудиенцию к новому папе. Он никак не ожидал личного приглашения от только что избранного понтифика и поначалу отправился к цирюльнику, чтобы привести себя в подобающий вид по такому случаю. Не обошлось без помощи Урбино, посоветовавшего, как и во что следует облачиться поприличнее, хотя кроме куртки и единственных сносных штанов, заправленных в начищенные до блеска сапоги, его гардероб ничем другим не располагал.
Вот как описывается эта первая встреча мастера с новым папой в вышеупомянутой рукописи Джаннотти. В малом зале Апостольского дворца Павел III ждал Микеланджело, отложив все другие встречи. В дверях появился юркий камерарий граф Бьяджо Мартинелли да Чезена:
— Святой отец, вас упреждаю сразу о том, что неотёсанный мужлан посмел прийти в посконном одеянии. Не знал такого срама Ватикан! Вот потомить бы с часик в наказанье за дерзость. Он нарушил этикет, хранимый свято при дворе веками. У нас в приёмной всей Европы цвет!
Павел III поморщился от словесного фонтана изо рта услужливого царедворца.
— Ну как, скажи на милость, быть с глупцами! Да он по делу важному пришёл, — возмутился папа. — Проси! А этикет я ваш порушу. Хотя парчовый на тебе камзол, а дурь в карман не спрячешь — вся наружу.
Открыв дверь в приёмную, Бьяджо объявил:
— Мессер Буонарроти, просят вас.
Павел встретил вошедшего мастера с упрека:
— А сам не мог прийти без принужденья — особый надобен тебе указ? — И принялся рассматривать художника, но сесть не предложил.
— Поди поближе — нас подводит зренье. Ба, как сказались на тебе года!
Микеланджело подошёл и, низко поклонившись, поцеловал папский перстень, пробурчав:
— И вас не пощадили, если глянешь.
— Не слышу. Иль дерзишь ты, как всегда?
— Я говорю, что время не обманешь.
— Да где ж угнаться нам за ним теперь! — согласился папа и, обернувшись к стоящему Бьяджо, сказал: — А ты чего, любезный, задержался? Ступай и за собой закрой-ка дверь.
Камерарий, низко кланяясь, удалился.
— Ты в Риме, стало быть, обосновался?
— Пришлось, — прозвучал ответ.
— Видать, так порешил Господь, — и Павел перекрестился. — Тебе заказан путь в края родные: для них ты как отрезанный ломоть. Бросает взгляды на тебя косые сам князь. Ох, мстительна его рука!
— Правители приходят и уходят — Флоренции же здравствовать века.
— А страсти-то в тебе всё колобродят, — заметил Павел. — Я вижу, ты ершистым стал вдвойне. О чём бишь я? Все мысли разбежались. Запамятовал…
На лице папы появилась растерянность, но он вдруг вспомнил, что хотел сказать, и весь оживился.
— Вот! Сдаётся мне, в начале века мы с тобой встречались на лекциях. Тогда один прелат на Пасху прибыл в Рим из Польши. Как звался, помнишь, польский наш собрат?
— Коперник.75
— Он! С год погостил иль дольше. Тщедушный сам, но с жаром говорил. Ему внимали мы, развесив уши, про космос и вращение светил, и ядом наполнялись наши души.
Павел на миг задумался.
— Чем обернулось? Всё пошло вразброд! Сомненью подвергаются основы, на математике помешан сброд, до исступленья спорят богословы, и ныне их сам чёрт не разберёт.
Микеланджело продолжал хранить молчание.
— В твоей Флоренции Платона школа, где верховодит чуть не сатана. Повсюду, как чума, ползёт крамола, за Альпами крестьянская война…
— Как говорят, так повелел Создатель, — тихо прозвучал ответ мастера.
— Да полно врать! Со мной-то не хитри. Негоже баснями нам жить, приятель. Ты сам глаза раскрой и посмотри. Всё обнажилось, ничего не свято, брожение в умах, кругом разврат! Страна опасной ересью брюхата, которая страшней, чем супостат. Сбывается апостола пророчество, что сгинет род людской, живя во зле. А ты замкнулся в гордом одиночестве, забыв про беды на родной земле.
— Да я…
— Молчи! Перечить неуместно. Пойдёт о важном деле разговор. Хоть мненье о тебе не очень лестно, но всем известно, ты в работе спор и предан делу до самозабвенья.
Папа вновь взглянул на стоящего в молчаньи мастера, стараясь понять его отношение к сказанному. Но тот бровью не повёл в ответ на лестные слова.
— Недавно я в Сикстине побывал и понял, сколь великое творенье во славу Римской церкви ты создал. Плафон твой вызывает восхищенье! Да вот алтарная стена бельмом. Как в судный день, вопит она, нагая. А посему, наш сын, заказ тебе даём: всё мастерство и знанья применяя, за роспись взяться в этом же году.
— Да скульптор я, — чуть ли не с вызовом напомнил о себе мастер, — и вы забыли, видно, что я давно с палитрой не в ладу.
Папу всего перекосило от этих слов:
— Такое слышать от тебя обидно. Ты думай — чепуху не городи. Чего добром гнушаешься, милейший? Ведь прытких мастеров хоть пруд пруди. Им только свистни…
— Да не то, Святейший! Что ж, мне об стенку биться головой?
— Ты горло не дери! Ишь, разорался. Мы не в лесу, и я, чай, не глухой.
— Поймите вы, чтоб я за фреску взялся, мне надо бы силёнок подзанять.
— Ты не обижен Господом на свете. И. нечего меня разубеждать. Я вот постарше и за мир в ответе.
Но Микеланджело продолжал упорствовать:
— В ответе я пред совестью своей, и мне ль не знать, сколь непосильно бремя?
Павел удивлённо всплеснул руками:
— Из камня высекать куда трудней, и зря ты понапрасну тратишь время.
— Сыздетства, отче, я каменотёс.
— Заладил! Да с тобой одна морока. Ты непокладист — задираешь нос.
— Я не привык дела решать с наскока.
Павел начал терять терпение:
— Покойный папа Медичи, как знал, когда решил…
— Да знаю я и помню!
— Тебя он ко двору не подпускал, сослав в каррарскую каменоломню.
— Я был в отместку отстранён от дел, так как клеймил мздоимство, непристойность.
— Да как ты, еретик, сказать посмел, — возмутился папа, — о Римской курии такую вольность! Упрячу в каземат тебя, стервец! Куда пошёл? Совсем отшибло разум.
Микеланджело остановился на полпути к выходу:
— Я думал, аудиенции конец.
— То мне решать. Ты думай над заказом. Сикстина заждалась тебя, глупец.
«И снова кабала, — подумал про себя вслух Микеланджело. — Вот незадача!»
— Чего бормочешь? Я не отступлюсь. Не вздумай только поступить иначе, — пригрозил Павел. — От Юлия ты убежал как трус. Со мной не выкинешь такую шутку. Из-под земли достану, в рог скручу, плясать заставлю под мою же дудку, а за строптивость и поколочу.
Видимо, поняв, что переборщил с угрозами, Павел подошёл к Микеланджело и положил ему руку на плечо.
