А. Махов - Микеланджело
— Жил на широку ногу Рафаэль, имел дворец, как истинный вельможа…
Микеланджело тут же вспылил:
— И нет певца — умолкнула свирель, а был на восемь лет меня моложе. Какой редчайший дар свой загубил! Будь поумереннее, жил бы ныне.
— Ужель безгрешен сам и не блудил? — спросил Павел. — Меня не проведёшь ты на мякине.
Тогда вперёд выступил молодой кардинал Эрколе Гонзага.
— А Леонардо Винчи, ваш земляк? Его-то князем звали все по праву.
— Покоя он не знал от толп зевак, — ответил Микеланджело, — любя безмерно почести и славу.
— Да кто ж из мастеров не будет рад, когда возносятся его творенья? — подивился Павел.
— Уж лучше недовольным быть стократ, чтоб избежать в искусстве пресыщенья. Да разве же понять тут самому, удачен труд иль обернулся крахом?
— Похвальна скромность, — согласился Павел, — крайность ни к чему. Обет безбрачья дал, живя монахом?
— Обета я такого не давал и был с искусством обручён с рожденья. Детей плодил с ним, боль перемогал и подавлял другие искушенья. А чтоб творить, жить надо бирюком, иначе новому не появиться.
— Вот и хочу я крёстным стать отцом дитяти, коему пора родиться, — оживился Павел, вспомнив о главной цели своего визита. — Чем снова нас порадует твой труд?
— Святой отец, работа лишь в зачатке, и рано выносить её на суд.
— Да не стесняйся, право. Что там в папке?
— Урбино, раскрывай большой картон! Всё покажу вам, что имею: план композиции и общий фон. Вы, отче, сами подсказали мне идею о вопиющей в Судный день стене. Добавить боле ничего не смею, и мысль пока воплощена вчерне.
Урбино развернул большой картон, вокруг которого столпились придворные.
— Не застить свет, — приказал Павел, — и запастись терпеньем! Картон расправьте, чтоб я всё узрел. Какая правит силища движеньем! Коловращение гримас и тел меж зевом Ада и вратами Рая.
Поднявшись, он подошёл поближе к картону:
— Вон ангелы на небесах трубят, Господь во гневе, Дева Пресвятая и толпы страждущих вокруг стоят. Кого же боле: правых иль неправых?
Кто-то из придворных попытался пояснить.
— Не верещите! Вижу — не слепой. Размеров фреска будет небывалых. Благодарю тебя, Создатель мой. От благодати на душе истома, мурашки по спине и в горле ком…
Папа вдруг пошатнулся и чуть не упал, если бы не стоящий рядом врач Ронтини.
— Вам худо? Господи, с ним снова кома. Урбино, пособи! Всё кувырком…
Папу осторожно усадили в кресло, а Ронтини дал ему понюхать смоченную из флакона ватку. Павел чихнул и пришёл в себя, не сразу сознавая, где находится.
— Как будто отошло. Воды немного. Где Микеланджело? Пусть подойдёт.
Микеланджело подошёл к сидящему папе.
— Тебе, мой сын, дан редкий дар от Бога. Удастся фреска — знаю наперёд. Отныне главным живописцем будешь и зодчим ватиканского дворца. За гонорар нас тоже не осудишь.
— Но две руки у всякого творца, — возразил мастер.
— Не спорь, а лучше дай ответ — почто в рисунках нагота сплошная?
— Нагим родится человек на свет, и перед Богом суть его нагая. В парче иль в рубище — спасенья нет.
Микеланджело вдруг остановился и оглядел, словно впервые заметил, всех собравшихся в мастерской придворных и слуг.
— Мы ждём со страхом Судный день, не зная, где уготовано нам быть потом: в раю, в чистилище иль в преисподней.
— Но забываете вы о другом, — сухо заметил кардинал Гонзага, подойдя к картону, — что фреска-то украсит храм Господний.
— Тем паче в нём-то и не должно лгать.
Но кардинала ответ мастера не удовлетворил:
— Толпа груба и вас поймёт превратно. Ей дай лишь повод, чтоб погоготать. Иносказательность ей непонятна.
— Да успокойтесь, право, кардинал! Безвкусица у нас поныне в силе, но я такою хворью не страдал.
Наклонившись к папе, Бьяджо промолвил:
— Святейшество, напомнить вы просили.
— О чём же должен я ещё сказать?
— О масле…
— Как же! — радостно вспомнил папа. — Есть такое мненье, что лучше б стену маслом расписать. Фламандцы пишут — просто загляденье!
— Кто надоумил вас, коль не секрет? — недовольно спросил Микеланджело.
— Дель Пьомбо, живописец и прикладник печати папской. Дельный же совет.
— Не знал, что он интригам стал потатчик.
— Попробуем! — предложил Гонзага. — Ведь вы мастак в делах.
Микеланджело всего передёрнуло от этих слов.
— Попробуйте! Я кисти вам вручаю, а сам на пиршествах и на балах жирок на брюхе малость нагуляю.
Послышался недовольный ропот придворных.
— Цыц, всем молчать! — приказал Павел, стукнув посохом.
Микеланджело трясло от негодования:
— О, козни стервеца! Поймите, что идея-то пустая не стоит выеденного яйца. Картина маслом — невидаль какая! Писать горазд им всякий вертопрах. Такая живопись боится света и хороша в работе на холстах.
— Иного от тебя не ждал ответа, — сказал примирительно Павел, — и прямота твоя мне по нутру.
— Коль что не так, прошу не обижаться.
— Тебя к себе жду завтра поутру, — сказал папа, направляясь к выходу. — А ныне с Богом! Нам пора прощаться.
Прежде чем покинуть мастерскую, Павел остановился перед скульптурой, закрытой тканью.
— Под покрывалом что таишь от нас?
— Для Юлия покойного вещица. Храню покуда от сторонних глаз.
— Ужель чуток взглянуть нам возбранится? — с хитрецой спросил папа.
Микеланджело с помощью Урбино снял покрывало:
— Пожалуйста.
— Не Моисей ли?
— Он.
Павел отступил на шаг от изваяния.
— Так вот каков ты, грозный прародитель гонимых испокон веков племён — мудрец, законодатель и воитель! Такого ныне нам недостаёт.
— Наследникам не нравится скульптура, — признал с горечью Микеланджело, — и просят новых у меня работ.
— Вошли во вкус — губа у них не дура! Устроим дело так, как я хочу. Эх, кабы мне такое изваянье!
— Святейшество, как можно?! — воскликнул Микеланджело.
— Я шучу. Прощай, мой друг, до скорого свиданья!
На выходе из мастерской Бьяджо тихо сказал кардиналу Гонзаге:
— Теперь пред ним спины не разгибай.
— Мы гонор охладить его сумеем, — в ответ процедил тот сквозь зубы.
Наконец именитые гости, рассевшись по каретам, укатили восвояси.
— Урбино, окна настежь растворяй! Всё провоняло приторным елеем.
— Какая вам от папы благодать! — воскликнул Урбино, потрясённый визитом святого отца.
— Его манеры льстивы и не новы. Он мягко стелет — жёстко будет спать и незаметно обретёшь оковы.
— Да Павел явно вам благоволит!
— Картоны прибери-ка, утешитель. О Господи, что сей визит сулит, какой он будет, новый покровитель?
Неожиданный визит Павла со свитой в его берлогу, как он сам называл своё жилище, не мог не взволновать и заставил крепко задуматься. Но прямота и простота папы в общении без ханжества и спеси были ему по душе. Польщённый высокой поддержкой, он с удвоенной энергией принялся за рисунки к будущей фреске.
