Борис Садовской - Морозные узоры: Стихотворения и письма

В жаркий полдень обвалилась
Насыпь берега крутая.
Под кустами дикой розы
Кости мертвые открыты.
Серьга ребер сеть сухая,
Дыры глаз землей забиты.
Подле верба наклонилась,
Дремлют тощие ракиты,
Вьются синие стрекозы.

Тихий берег равнодушен.
Вот на череп пожелтелый
Села бабочка и дышит.
Льются жаворонки звонко.
Воздух зноен, воздух душен.
Небеса яснеют тонко,
Небеса земли не слышат.

Вчера в час утренний, неся тебе фиалки,
Я остановлен был смятеньем суеты.
Шли в черном лошади, торжественны и валки,
Мерцали факелов дымящиеся палки,
И медленно, тряся бумажных лент листы
Девичий белый гроб проплыл на катафалке.

Стоял я и смотрел, держа твои фиалки,
И были так легки и радостны мечты.
И смерть, и суета равно бессильем жалки,
Когда любовь горит, как жертвенник весталки,
Когда над вечностью сияешь солнцем ты.
И колыхался гроб на дальнем катафалке.

Фарфор голубоватый,
Сугробы под луной.
На крыши хрупкой ватой
Лег иней ледяной.

По площади иду я,
Мерцают фонари.
Зари туманной жду я,
Далёко до зари.

Иду я близ кладбища.
Там, знаю, спит она,
Хранят ее жилище
Покой и тишина.

Среди крестов, часовен,
Над камнями могил,
Где снег так чист и ровен,
Играет луч, уныл.

В его холодном свете,
Как голос мертвецов,
Рыдающих столетий
Дрожит далекий зов.

Поют и стонут звуки.
В душе растет печаль.
Стою, сжимая руки,
Гляжу в седую даль.

Болящим сердцем стражду,
Зову немую тень,
В бездонном мраке жажду
Увидеть белый день.

Промчался ветер, дуя,
Мигнули фонари.
Зари последней жду я:
Далёко до зари.

Мама, дай мне земляники.
Над карнизом свист и крики.
Как поет оно,
Как ликует птичье царство!
Мама, выплесни лекарство,
Отвори окно!
Мама, мама, помнишь лето?
В поле волны белоцвета
Будто дым кадил.
Вечер томен; над долиной
В жарком небе взмах орлиный,
Прокружив, застыл.
Помнишь, мама, ветра вздохи,
Соловьев последних охи,
В лунных брызгах сад,
Лунных сов родные клики,
Земляники, земляники
Спелый аромат?
Земляники дай мне, мама,
Что в глаза не смотришь прямо,
Что твой взгляд суров?
Слезы капают в тарелки.
Полно плакать о безделке:
Я совсем здоров.

В ту ночь, когда в полях, кружась, стонала вьюга
И мерзлые дубы глушил морозный треск.
На мглистой пелене схороненного луга
Я тихо замерзал, и мертвенного круга
Серебряный меня томил и мучил блеск.

Оледенела грудь, и в сердце кровь не била,
И слух туманился, и меркнули глаза.
Но в передсмертный час ты, вечное светило,
Мой ледяной покров, пылая, растопило,
И таял хрупкий снег, горячий, как слеза.

Зачем же, воскресив бесчувственное тело,
В ночной холодный мрак ты воротилось вспять?
Не довершить тебе того, что ты хотело.
Вновь снег застыл на мне. Вновь вьюга налетела,
И мертвый белый круг томит меня опять.

Зимой, в мороз сухой и жгучий,
Разрыв лопатами сугроб
И ельник разбросав колючий,
В могилу мой спустили гроб.

Попы меня благословили
Лежать в земле до судных труб.
Отец, невеста, мать крестили
Закрывшийся навеки труп.

Один, в бессонном подземелье,
Не оставлял меня мороз:
К моей глухой и тесной келье
Дыханье жизни он принёс.

И в темноте земных затиший,
Струясь ко мне, как белый дым,
Испод моей тяжёлой крыши
Заткал он серебром седым.

Ложился тихо светлый иней,
Как лёгкий пух полярных птиц,
На чернеть губ, на лоб мой синий,
На тёмную кайму ресниц.

Так я лежал, морозом скован,
Покорен и бездумно-строг.
Был тишиною очарован
Кладбищенский немой чертог.

Вдруг сразу сделалось теплее.
Мороз бежал с подземных троп,
И с каждым днём всё тяжелее
И уже становился гроб.

Там бредом мартовским невнятно
Журчали где-то ручейки.
Моё лицо покрыли пятна
И белой плесени грибки.

Вздуваясь, я качался зыбко.
Ручей журчал вблизи, и вот
Непобедимая улыбка,
Оскалясь, разорвала рот.

Он близок, мой удел конечный.
С ним исчезая в странном сне,
Я шлю моей улыбкой вечной
Приветствие весне, весне!

С тех пор, как стало всё равно,
Тоска души моей не гложет.
Я знаю: это суждено
И будет и не быть не может.

И всё мне грезится тот час,
Когда перед погасшим оком,
В томленье диком и глубоком
Зажжется свет в последний раз.

И каждый день чертой недвижной
Мне предстоит земной конец:
Не человек и не мертвец,
Я некто странный, непостижный.

Еще в глаза мне бьется день,
Зеленым сумраком плывущий,
А уж могильных крыльев тень
Меня одела смертной кущей.

Уходит жизнь, как легкий дым,
В сознанье страха и обиды.
Лишь возглас первой панихиды
Мирит умершего с живым.