Имбер Де Сент-Аман - Жозефина
Была ли эта просьба искренней? Или генерал притворялся? И был ли Бонапарт расстроен и рассержен, если бы Директория поймала его на слове? Как бы то ни было, он уже написал Карно 9 августа: «Если найдется во Франции хоть один честный и верный человек, который смог бы подозревать меня в политическом авантюризме и поставить под сомнение мои действия, я тотчас же отказался бы от счастья служить своей родине. Три или четыре месяца успокоят меня, восстановят мое здоровье, что позволит мне с большим успехом занимать посты, которые мне доверит правительство. Когда придет время уйти из итальянской армии, я смогу остаток своей жизни посвятить служению и защите Республики. Не позволить людям слабеть должно быть правилом великого искусства управления. Ступив на общественную стезю, я взял за принцип: все для отчизны! Прошу Вас верить, что я испытываю к Вам чувства уважения и дружбы».
В тот момент, когда приближался Алвинций с армией, численное превосходство которой казалось подавляющим, и когда только чудо могло спасти французские войска от поражения, молодой главнокомандующий, возможно, впервые усомнившийся в своей звезде, сожалел также, может быть, о том, что его отставка не была принята Директорией. Но ему выпала такая доля: он должен был попытаться сделать невозможное. Бонапарт был человеком предельной отваги. Он не испугался. Его гений рос вместе с опасностью.
Глава VII АРКОЛ
Когда война выиграна, кажется, что для победителя все проходило уверенно, весело и на одном дыхании. Упоминание об итальянской кампании вызывает прежде всего мысль о воодушевлении и триумфе. И все же, сколько неуверенности, сколько страхов! Сколько раз партия казалась проигранной! Сколько раз Бонапарт спасался, можно сказать, чудом! Но и неприятельские армии, воскресающие каждый раз из небытия, и опустошения, производимые смертью в рядах героических бригад, и болезнь, подрывавшая силы и здоровье главнокомандующего, — все это исчезло в блеске достигнутых результатов, перед сверкающей магией победы.
И все же, сколько бурь в душе Бонапарта? Какую репутацию он будет иметь в истории? Репутацию самонадеянного безумца или героя? Это зависело от успеха. А от чего зависел успех? Если бы генерал был побит, ловкие политики посмеялись бы над ним и доказали бы с математическими выкладками, что все его концепции были химерами, что он должен был проиграть неизбежно, что он ничего не знает из правил военной стратегии. Чтобы укрепить веру в себя, в свою звезду он должен был непременно победить. Все его будущее зависело от той или иной случайности, которые меняют все и вся в ходе сражений. В каждое мгновение этой достопамятной кампании Бонапарт находился на грани отчаяния. Достаточно было пустяка — и он был бы низвергнут. Когда изучаешь жизнь самых великих людей — Цезарей, Александров, Наполеонов, — более всего поражаешься тому, от каких ничтожных случайностей, незначительных деталей зависят порой судьбы республик и империй.
Есть неведомая сила, разыгрывающая человеческие комбинации. Верующие называют ее Провидением, скептики — Случаем. Но каким бы ни было ее название, она есть повсюду и всегда. Почти все великие гении фаталисты, ибо, анализируя собственные победы, они обнаруживают, что от них самих мало что зависело, и что довольно часто из-за каприза судьбы они испытывали поражение там, где по всем резонным предположениям и признакам они должны были добиться успеха, и преуспели там, где должны были бы потерпеть неудачу. Но все это не принимается во внимание общественным мнением. Его интересует только то, что достойно поклонения — успех; и оно отличает только тех, кто, ставя все на кон, всегда выигрывает.
В то время как армия Алвинция двигалась по направлению к Пьяве, Бонапарт мог противопоставить шестидесяти тысячам человек лишь тридцать шесть тысяч изнуренных тройной кампанией воинов, и это число сокращалось каждый день из-за лихорадки, которая поражает людей на реках Ломбардии. Для любого другого командующего подобная партия была бы абсолютно безнадежной. 5 ноября он написал Директории: «Все изнурены, а перед нами неприятель! Малейшее промедление может стать для нас гибельным. Мы накануне великих событий. Но промедления могут обернуться для нас огромным несчастьем. Все войска империи прибыли на место с поразительной быстротой, а мы предоставлены самим себе. Прекрасные обещания и жалкая кучка корпусов — вот все, что нам дали».
После некоторых успехов авангарда итальянской армии с последовавшими многочисленными серьезными поражениями ее принудили к двойному отступлению. Ее левое крыло, под командованием Вобуа занявшее Тренто, было отброшено оттуда до Куроны и Риволи. Сам Бонапарт с семнадцатью тысячами человек остановился перед Вероной. Потом он был отброшен до Вероны, откуда он написал Жозефине 9 ноября столь лаконичное письмо: «Позавчера прибыл в Верону, мой добрый друг. Хоть и устал, но я хорошо себя чувствую, это прекрасно, и все еще страстно люблю тебя. Сажусь на коня. Целую тебя тысячу раз». 11 ноября он предпринимает вторую контратаку на Алвинция. Эта новая атака окончилась неудачей, как и первая. Два дивизиона, Ожеро и Массены, пытаются 12 ноября захватить высоты Калдиеро. Плохая погода, численное превосходство противника и его сильная позиция — все приводит к неудаче эти два дивизиона, несмотря: на героизм солдат. Они отброшены и возвращаются в Верону. Тогда, может быть, впервые, мужественную итальянскую армию охватывает чувство безнадежности. У Вобуа осталось только шесть тысяч человек. Два дивизиона, остатки подразделений Массены и Ожеро, насчитывают только тринадцать тысяч человек.
Армия ропщет: «Мы не можем выполнить задачу за всех. Находящаяся здесь армия Алвинция — это та армия, перед которой отступили Рейнская армия и армия Самбр-и-Мейс, а они в этот момент бездействуют. Почему мы должны выполнять их задачу? Нам не прислали никакой помощи. Если мы будем побиты, мы вернемся в Альпы бегством и обесчещенными. Если, наоборот, мы победим, к чему приведет эта новая победа? Перед нами окажется другая армия, похожая на армию Алвинция, как Алвинций сам пришел на смену Вюрмсеру. И в этой постоянной и неравной борьбе кончится все тем, что мы будем раздавлены».
Неприятель мог не опасаться маленького числа французов. Он был уверен в победе и уже готовил лестницы, с помощью которых предполагал взбираться на стены Вероны. Положение Бонапарта казалось безнадежным. И именно в этот критический момент уже на следующий день после своего поражения при Калдиеро 13 ноября он нашел время написать из Вероны Жозефине письмо, полное любви и ласковых упреков: «Я тебя больше совсем не люблю, наоборот, я тебя ненавижу; ты лгунья, плохая, глупая, дурная. Ты мне совсем не пишешь, ты не любишь своего мужа, ты же знаешь, какое удовольствие доставляют ему твои письма, а не напишешь ему даже каких-то шести строк! Что же вы делаете весь день, мадам? Какое же важное дело отнимает у вас время и не позволяет вам написать вашему возлюбленному? Какая привязанность отняла и отбросила в сторону любовь, нежную и постоянную любовь, которую вы мне обещали? Кто этот прелестник, этот новый любовник, который отнимает все ваши мгновения, заполняет ваши дни и мешает вам заниматься своим мужем? Жозефина, поостерегитесь, однажды ночью двери откроются, и я тут как тут. В самом деле, я обеспокоен, мой милый друг, не получая известий от вас. Напишите мне быстрее четыре странички о тех милых штучках, которые наполняют мое сердце страстью и удовольствием. Надеюсь, что скоро я сожму тебя в своих объятьях и покрою тебя миллионами поцелуев, жарких, как на экваторе».
