Сергей Семанов - Тайна гибели адмирала Макарова. Новые страницы русско-японской войны 1904-1905 гг.
Высокий раздумывал не более минуты.
— Гут гезахт (хорошо сказано). Я сейчас же выпишу вам чек на берлинское отделение американского банка «Кун, Леб энд компани».
— Почему не на немецкий? — развел руками мелкий. — Это может затруднить дело.
— Это облегчит дело, а почему — не ваши вопросы.
…Через четверть часа высокий, модный мужчина расплатился с пожилым кельнером и вышел. Светило холодное зимнее солнце. Опираясь на толстую трость с набалдашником из слоновой кости в виде головы Мефистофеля, высокий неспешно последовал по улице. Казалось, он просто фланирует, как обычный богатый бездельник. Но нет, он шел в определенное место и к определенному времени, а именно к трем часам в посольство императора Японии при императоре германском.
Внешность человека этого, весьма неприятная, полностью соответствовала его черной, скверной душе. Звали его Евно Фишелевич Азеф, а псевдоним революционный он, словно гримасничая перед народом, выбрал «Иван Николаевич»…
Личность эта известна хорошо, какое-то воплощенное зло, причем в его самом гнусном обличье. О нем много и охотно писали и пишут разного рода беллетристы, в особенности желтоватых оттенков. Но по сей день подлинная жизнь его изучена поверхностно, поэтому даже данным энциклопедий, наших и зарубежных, нельзя безоговорочно доверять. Вот как выглядит судьба Азефа в свете новейших архивных разысканий.
Родился он в Ростове-на-Дону в семье мелких торговцев, державших лавку, Фишеля и Сары, полное имя его в документах — Евно Мейер Фишелевич Азеф.
Родители были бедны, но дали сыну образование, благо он проявлял способности, причем весьма разнообразные. Заканчивая ростовскую гимназию, он вместе с товарищами вел революционную пропаганду среди ростовских рабочих, а одновременно стал промышлять коммерцией, не вполне законной. Обе стороны его кипучей деятельности завершились одновременно: Азеф попал в поле зрения жандармов и решил сбежать, бросив товарищей, а накануне провел жульническую махинацию с маслом и слямзил 800 рублей (в ту пору учитель гимназии — человек уважаемый — получал 40 рублей в месяц).
В 1892 году Азеф поступил в политехническую школу (то есть по-современному институт) в немецком городе Карлсруэ. На какие деньги он учился, а это стоило по тем временам баснословно дорого, не известно.
Видимо, он и тогда подрабатывал в заграничном отделе российской полиции, благо в Германии было на кого доносить: большинство юношей и девушек из России получали образование именно там.
С немецким дипломом инженера-электрика Азеф беспрепятственно переехал в Россию. Шел 1899-й, революционное брожение нарастало, создавались многие левые партии и группы. Для политического провокатора это было море разливанное.
А дальше — долгая и мрачная двойная жизнь. С одной стороны, он постоянно сообщает в Департамент полиции о революционных партиях, с другой — сам становится революционером, да еще каким: вместе с Гершем Гершуни создает боевую организацию эсеров — образец для всех террористических деятелей ХХ века. Поразительно, что долгие годы ни полиция, ни эсеры не знали о двойной роли Евно Азефа, как и его законная жена обожала своего неказистого супруга и уже потом, после его разоблачения, отказывалась всему верить.
К началу 1904 года Азеф был на вершине своей сатанинской карьеры. Его действия во время русско-японской войны — одно из самых темных дел этого во всех отношениях темного человека. За ними стояли большие деньги и большая кровь…
* * *Первые впечатления от своей петербургской жизни Макаров выразил в дневнике: «После долгих усилий множества лиц и после переписки тысячи бумаг начерно и набело я был произведен в гардемарины флота. Как всегда, то, что я предполагаю вперед, никогда не сбывается; я вообразил себе, что главное затруднение будет неполнота программы Николаевского училища, а вышло, что на это не обратили ни малейшего внимания, а представление было задержано оттого, что не было бумаги о моем дворянстве».
Да, это было так. В XIX веке военно-морской офицерский корпус представлял в России замкнутую и привилегированную касту, дворянское происхождение считалось непременным условием для вступления в него. А Макаров, известно, был происхождения куда как не родовитого. Здесь-то и предстояли для него самые трудные испытания.
К счастью, в Морское министерство поступили официальные письма от начальника Восточно-Сибирского военного округа, от начальника эскадры и от командира корабля, где служил Макаров, — все они ходатайствовали о зачислении в гардемарины. В Морском министерстве, однако, не спешили, хотя характеристики, даваемые молодому штурману, были самые лестные. Там прежде всего тщательно проверили происхождение Макарова. Ему повезло: отец получил офицерский чин за полгода до его рождения. Оставалась, правда, еще одна загвоздка. Чин прапорщика, который получил весной 1848 года Осип Федорович Макаров, был, конечно, чином офицерским, только вот… Недаром в течение чуть ли не целого столетия бытовала в России ехидная та поговорка, что курица не птица, а прапорщик не офицер. И дворянского звания чин этот не давал. Правда, с другой стороны, молодой штурман сделался потомственным дворянином еще в 1857 году, когда отец его стал поручиком. Но… Степан-то родился до получения требуемого дворянского чина. Как же быть? Создавался сложный вопрос для сословно-бюрократической казуистики.
Пока за спиной Макарова шла эта сложная переписка, он успешно выдержал испытания по пятнадцати предметам и ни разу не получил оценки ниже «9» (по 12-балльной системе).
В конце концов дело о производстве Макарова дошло до самого царя Александра II. В докладе на его имя управляющий Морским министерством прежде всего отметил, что Макаров «происходит из потомственных дворян», и только потом добавил, что он «экзамен выдержал весьма удовлетворительно». На подлиннике доклада имеется помета: «Высочайше разрешено».
В морском корпусе, где были собраны молодые люди, так сказать, «лучших фамилий» России, царил дух той самой пресловутой «вольности дворянства», что на практике вела к болтливой обломовщине и к барскому пренебрежению своими обязанностями. Гардемарины вызывающе фрондировали, пикировались с начальством, охотно афишировали свое пренебрежение к службе и дисциплине. Подобная атмосфера создавала опасный соблазн для питомца провинциального училища. Ведь так интересно подражать этому аристократическому фрондерству, так привлекателен этот холодноватый столичный цинизм… а ты что же — таежный медведь какой, лаптем щи хлебаешь?
