Александр Городницкий - Атланты. Моя кругосветная жизнь
Что касается «партии яблок румяных», то мои симпатии к ней объясняются скорее именно дружбой с Лукиным, а не политическими пристрастиями, поскольку всю жизнь я старался держаться подальше от любых политических партий, начав с КПСС. Помню, несколько лет назад, когда существовала еще партия «Демократический выбор России», боровшаяся в те поры на очередных выборах за места в парламенте, один из ее лидеров спросил меня, не буду ли я возражать, если песню «Атланты» сделают гимном их партии. Я очень попросил этого не делать. «Пожалуйста, пойте ее просто так, а вот гимном делать не надо. Ну а если вам уж так нужен гимн перед выборами, то возьмите лучше песню Булата Окуджавы про Моцарта». «А при чем тут Моцарт?» – удивился мой собеседник. «Ну, как же, там ведь есть строчка: «Моцарт отечества не выбирает». («Отечеством» назывался один из конкурировавших тогда избирательных блоков.) Собеседник юмора не оценил и почему-то обиделся.
В целом же надо сказать, что дружеские привязанности играют, видимо, не последнюю роль в человеческих поступках. Мой безвременно ушедший из жизни друг, замечательный историк и пушкинист Натан Эйдельман, когда-то обратил мое внимание на неправильную общепринятую трактовку диалога Пушкина с Николаем I после того, как новый император вызвал поэта в Москву и в разговоре спросил его: «Где бы ты был, ежели оказался бы четырнадцатого декабря в Петербурге?» «Конечно, на Сенатской площади, Ваше Величество», – ответил Пушкин. Ответ этот, казалось бы, предельно дерзкий и смелый. Однако дальше Александр Сергеевич добавляет явно поясняющую это извинительную фразу: «Там ведь были мои друзья». То есть не по политическим убеждениям, а из-за невозможности не поддержать своих друзей в трудную минуту. И царь понял этот ответ правильно.
Резиденция российского посла и офис посольства находились на 32-й улице неподалеку от Белого дома, в старинном особняке, построенном еще при Николае II в 1899 году и в полной мере сохранившем роскошный интерьер российского ампира. Жилые апартаменты посла и его жены располагались на третьем этаже над залами для официальных приемов и мероприятий. Очутившись в этой дворцовой музейной обстановке, я поневоле разинул рот – какой разительный контраст с тесной московской квартиркой Лукиных с вечно наглухо закрытыми окнами, выходящими на пыльный и шумный Ленинский проспект, где долгие годы ютились они впятером, с двумя детьми, и где продолжают жить сейчас, ничего себе не стяжав! Стены спальни, столовой и гостиных, обставленные дорогой старинной мебелью, были увешаны картинами Саврасова, Репина, Нестерова и других известнейших русских художников. Лариса жаловалась, что спать под ними неуютно. Завтрак, обед и ужин сервировались здесь же. Немногословный и прекрасно вышколенный не официант даже, а явно мажордом с любезной улыбкой наполнял рюмки и бокалы самыми изысканными, на мой взгляд, напитками. «Вот это профессионал!» – восхитился я. «Еще бы, – шепнула Лариса, – полковник КГБ». На дворе, однако, стоял уже второй год после неудачного путча ГКЧП, и протокольные порядки понемногу менялись. Так, когда Лукин знакомил меня с ведущими сотрудниками посольства, моложавый, несмотря на седину, и подтянутый мужчина в безукоризненном костюме, протянув мне руку, представился: «Резидент российской разведки в США генерал Петров». Увидев мое явное замешательство, он улыбнулся: «Не удивляйтесь. Сейчас другие правила игры. Мы вот с моими американскими коллегами иногда даже вместе в театр ходим».
Само российское посольство, строительство которого было начато в брежневские годы и с трудом завершалось в начале 90-х годов, располагалось довольно далеко от резиденции, за Джорджтауном на Висконсин-авеню, и представляло собой большой комплекс современных зданий, надежно, как крепость, защищенный высокой глухой стеной, напоминавшей Берлинскую. Все сотрудники посольства жили там. Там же, в гостинице, разместили и меня. Выступления мои в Штатах должны были начаться примерно через неделю, и у меня было несколько свободных дней, чтобы побродить по Вашингтону. Начал я, естественно, со знаменитого Национального Молла, центра города, где располагаются главные мемориальные комплексы: гробницы Вашингтона, Джефферсона, Линкольна и основные музеи. В последующие годы, нередко приезжая в Штаты, я регулярно бывал здесь в самые разные времена года и до сих пор не перестаю удивляться своеобразной красоте и значительности этой огромной прямоугольной площади-парка, начинающейся около Белого дома и завершающейся величественным куполом Капитолия. Здесь, на сравнительно небольшом пространстве, нашла свое отражение вся не слишком длинная, но весьма насыщенная событиями история первой в мире страны, никогда не знавшей авторитарного правления, с ее взлетами и падениями, кровопролитной и драматической Гражданской войной между Севером и Югом, единственным, после борьбы за независимость, военным конфликтом на территории США, и последующими войнами, которые американские войска вели уже на других континентах.
Мне почему-то особенно запомнился памятник ветеранам Корейской войны 1950–1953 годов. Фигуры солдат в касках и плащ-палатках, сделанные из серого бетона, стоят прямо на травянистой земле. В каждом из лиц – усталость и обреченность, рота явно отступает. Последний раз я стоял перед этим монументом и внимательно его разглядывал поздней холодной осенью 2002 года, уже после трагических событий 11 сентября. На ненастном Моллу было безлюдно. Все проезды к Белому дому были тщательно перегорожены огромными бетонными плитами, сразу же напомнившими мне противотанковые надолбы в Москве и моем родном Ленинграде в начале Великой Отечественной войны.
Поредевшая рота бредет, отступая устало.
Не смыкают солдаты москитами выжженных век.
Их от роты вчерашней не более взвода осталось.
Им идти далеко – через день, через год, через век.
Этот памятник странный с фигурами серой окраски,
Отрешенные лица измученных боем солдат!
Плащ-палатки хребты им сгибают и тяжкие каски.
Подгоняя отставших, командир обернулся назад.
Догорает ракета, над полем маисовым рея.
Вертолеты ревут, разрывая окрестную мглу.
Отступленье, что начато в топких болотах Кореи,
Завершается здесь – на пустом вашингтонском Моллу.
По Америке катится рокот военного грома.
Самолет небоскребы таранит на полном ходу,
И бетонные плиты чернеют у Белого дома,
Как в начале Тверской в сорок первом морозном году.
Снова сходятся вместе концы и начала историй,
В обороне упорной пробита кровавая брешь.
Атакует противник. У нас за спиной Капитолий.
И у Белого дома проходит последний рубеж.
Неподалеку от этого памятника располагается мемориальный комплекс, связанный с другой несчастной войной – Вьетнамской. На невысоких гранитных стенах выбиты имена почти шестидесяти тысяч погибших и пропавших на ней солдат. Под стенами много цветов. В 2009 году, когда я в очередной раз попал на Молл, там проходили сразу две демонстрации. Одна из них была против операции американских войск в Ираке, а другая – в ее поддержку. Так что я сразу оказался в центре современных событий.
Что касается мемориалов великим президентам, то общий их стиль близок к ампиру. Особенно это заметно в знаменитом памятнике Аврааму Линкольну, внушительные размеры и облик которого невольно вызывают в памяти огромные статуи вождей сталинских времен. Из всех многочисленных памятников на Моллу мне более других понравился не слишком заметный памятник Альберту Эйнштейну, чрезвычайно живой на фоне прочих величественных и холодных изваяний. Пожилой усталый человек полусидит-полустоит, разведя руки, с растерянной улыбкой, как бы сам пораженный неожиданным собственным открытием. Здесь на память снова приходят слова, сказанные когда-то величайшим физиком теперь уже прошлого века, которые немало лет поддерживали и обнадеживали меня в моей научной работе: «Есть сто физиков, которые хорошо знают физику и понимают, что эффекта быть не может. Но есть сто первый, который плохо ее знает. Он ставит безграмотный эксперимент и получает эффект. Так совершаются великие открытия».
Огромное впечатление производят музеи, расположенные на Моллу, а их там великое множество, в том числе довольно большой музей Холокоста. Вход в музей несколько дней в неделю бесплатный. Наряду с прекрасными музеями классического и современного искусства, на меня сильное впечатление произвели музей космоса и аэронавтики и особенно музей истории мира с его движущимися панорамами и макетами динозавров, птеродактилей и других древних обитателей нашей планеты.
В Вашингтоне, в музее истории мира,
(Не пройдите, когда там окажитесь, мимо),
В допотопных долинах рычат диплодоки,
Неподвижные, словно дредноуты в доке.
Там зубастые птицы застыли в полете, —
Вы сегодня таких на Земле не найдете.
Это слева от вас происходит, а справа
Из вулкана, светясь, извергается лава,
В океане плывут кистеперые рыбы,
Оставляя в воде голубые разрывы.
Птеродактили в тучах, внизу – стегозавры,
Входят легкие в моду уже, а не жабры,
И леса, на ветру колыхаясь упруго,
Превратятся не скоро в сегодняшний уголь.
И любуется сверху морями и сушей
Всемогущий, Всеведущий и Вездесущий,
Отдыхая в начале рабочей недели,
Не спеша перейти к неудачной модели.
Вашингтон, стоящий на границе штатов Виргиния и Мэриленд, состоит, по сути, из нескольких уютных и красивых городков – Александрия, Джорджтаун и других, входящих в расположенный на берегах бурной и порожистой реки Потомак округ Колумбия. Летом здесь бывает невыносимо жарко из-за высокой влажности, а самая хорошая погода наступает в апреле, когда зацветает сакура – японская вишня. Целая роща этих деревьев была подарена Вашингтону в начале прошлого века императором Японии, и они прекрасно привились на берегах Потомака. До Хиросимы тогда было еще далеко. Теперь праздник весеннего цветения вишни – «Шерри-блоссом» – один из самых торжественных и ярких праздников американской столицы. Он сопровождается театрализованными шествиями, фейерверками и всеобщими гуляньями.
