Александр Городницкий - Атланты. Моя кругосветная жизнь
Кладбище Сен-Женевьев-де-Буа неразрывно связано не только с русской литературой, кино, балетом, но и с русской авторской песней. Всякий раз, попадая сюда, я кладу цветы на могилу Александра Аркадьевича Галича – человека сложной судьбы, обозначившего собой целую эпоху. Преуспевающий писатель, благополучный драматург, пьесы которого ставили по всему Советскому Союзу, он, на вершине своего благополучия, вдруг взял и ушел в диссиденты, начав писать жесткие, обличительные песни. После этого он потерял все, что имел, был выдворен за границу и через несколько лет погиб при странных обстоятельствах. Эта смерть до сих пор представляется загадочной. Песни Александра Галича, так же как и его знаменитая поэма «Кадиш», посвященная погибшему в нацистском концлагере выдающемуся педагогу Янушу Корчаку, навсегда остались в золотом фонде русской литературы и стали своеобразным памятником той несчастной эпохе, которую мы теперь называем «Эпохой застоя».
Снова слово старинное «давеча»
Мне на память приходит непрошено.
Говорят: «Возвращение Галича»,
Будто можно вернуться из прошлого.
Эти песни, когда-то запретные, —
Ни анафемы нынче, ни сбыта им,
В те поры политически вредные,
А теперь невозвратно забытые!
Рассчитали неплохо опричники,
Убежденные ленинцы-сталинцы:
Кто оторван от дома привычного,
Навсегда без него и останется.
Слышен звон опустевшего стремени
Над сегодняшним полным изданием.
Кто отторгнут от места и времени,
Тот обратно придет с опозданием.
Над крестами кружение галочье.
Я смотрю в магазине «Мелодия»
На портреты печальные Галича,
На лихие портреты Володины.
Там пылится, не зная вращения,
Их пластинок безмолвная груда…
Никому не дано возвращения,
Никому, никуда, ниоткуда.
Совершенно невозможно представить себе Париж без открытых кафе, без звучащих под гитару песен, без знаменитого французского шансона. Без Жака Бреля, Ива Монтана, Шарля Азнавура и многих других. Булат Окуджава как-то говорил мне, что именно приезд Монтана в 1956 году в Москву побудил его впервые взяться за гитару. Дух французского шансона, охвативший когда-то всю Европу и явившийся серьезным толчком для рождения авторской песни в нашей стране, до сих пор существует. Вот только отношение к авторам разное. На кладбище Монпарнас, у всегда заваленной свежими цветами могилы знаменитого французского шансонье Сержа Генсбура (Гинзбурга), я как-то поневоле вспомнил о нашем шансонье Гинзбурге, выступавшим под литературным псевдонимом Галич.
Вперед угадать мы не в силах
Земное свое бытие.
Лежат во французских могилах
Два Гинзбурга, два шансонье.
Осенних пейзажей наброски,
Дыхание ближних морей.
Один из них – днепропетровский,
Другой – кишиневский еврей.
Октябрь лисицею рыжей
Крадется по мокрой траве.
Один был известен в Париже,
Другой – популярен в Москве.
Немного известно нам в сумме
О их непохожей судьбе, —
Один от наркотиков умер,
Другого убил КГБ.
Связали их общие узы,
С рождения каждый изгой,
Но первый остался французом,
И русским остался другой.
Как эти могилы не близки
Холодной дождливой порой:
На первой – цветы и записки,
Густая трава на второй.
И мысль невеселая снова
Внезапно приходит ко мне:
Не следует русское слово
В чужой хоронить стороне.
Удивительное дело – те эмигранты, которые лежат на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа, весь остаток своей жизни мечтали вернуться на Родину, а те мальчики, которыми они когда-то были, которые умирали на фронтах и Первой Мировой, и Гражданской войны, мечтали попасть в тихий и спокойный Париж, который исторически был для русского человека местом отдыха и развлечений.
Кабы мне попасть в Париж,
Где сейчас ночная тишь,
Пил бы вина в хрустале
На французской на земле.
Славен бабами Париж,
Там любви не утаишь.
Подожди меня, Мари, —
Погуляем до зари.
Ах, поручик, что за блажь, —
Ваш Париж – пустой мираж:
Все, что связывает с ним,
Имя звонкое «Максим».
Да и это не кабак.
Атакует снова враг.
Не видать нам Сены впредь, —
Здесь придется умереть.
Кабы нам попасть в Париж,
Где сейчас ночная тишь,
Пили б вина в хрустале
На французской на земле.
С Парижем всегда тяжело расставаться. Особенно осенью, когда осень – это не только время года, но и время жизни. Когда, оборачиваясь назад, понимаешь, что счастливое время, твоя весна, твое лето, во многом уже позади. И все-таки, несмотря ни на что, хочется надеяться, что с этим городом тебе еще суждено встретиться в будущем…
Преодолевая Америку
Преодолевая Америку с востока на крайний запад,
От восхода к закату перелистывая города,
Между двух океанов, чей йодистый резкий запах,
Раз вдохнув, не забудешь, видимо, никогда,
Между длинными плоскими отмелями Ньюпорта
И лесистым Сиэтлом, где вечно идут дожди,
Открываешь жизнь совершенно иного сорта,
Не сравнимую с той, что истрачена позади.
Здесь другой Орлеан, не такие Москва и Питер,
Стоязыких племен неожиданное родство,
И второе пришествие в кратере Солт-Лейк-Сити
Возвращает надежду на старое божество.
От канадских озер до горячих степей Техаса,
Облаченная в шорты и прочую лабуду,
Все куда-то торопится эта веселая раса,
Несъедобную пищу дожевывая на ходу.
С изначальных времен здесь иные кипели страсти,
У реки Сакраменто или реки Юкон.
Здесь веками не ведали тоталитарной власти,
Над собой признавая деньги или закон.
Здесь Эйнштейн в Вашингтоне у края безлюдного Молла,
Земляка опознавший, тебя привечает кивком,
И себя, даже если годами пока ты молод,
Возвратившись в Россию, чувствуешь стариком.
И обратно потянешься с чувством внезапной утраты
В те края, где впервые пробил тебя сладостный шок,
И шумит человечество новой эпохи, упрятав
Все созвездия мира в один полосатый мешок.
В нетопленой комнате девятого класса нашей мужской школы, в полуголодном 1948 году, учитель географии, повесив на доску карту мира – два огромных по-осеннему ярких желто-сине-зеленых полушария, и медленно обводя их указкой, говорил: «Есть только одна страна на свете, природа которой по своему богатству и разнообразию сопоставима с природой нашей страны, это Соединенные Штаты Америки, которые, так же, как и Советский Союз, простираются от Атлантического океана до Тихого. Где еще есть такие просторы, необозримые степи, могучие горные хребты, полноводные и быстрые реки? И если характер народа зависит от окружающей природы, то именно эти две великие нации должны быть наиболее близки». Неожиданно для себя я вспомнил эти слова, довольно смелые для конца 40-х, с их разгулом сталинского антиамериканизма, когда летел из Нью-Йорка в Сан-Диего. Как школьник, неотрывно прильнув к окошку, я с удивлением первооткрывателя наблюдал за сменой величественных ландшафтов, неторопливо проплывавших под крылом «Боинга».
Однажды утром рано пойду я на Восток,
Покуда не приду на край Земли,
Где сразу волны океана заплещутся у ног
И палубы подставят корабли.
А если я отправлюсь дорогой на закат
По горным перевалам и лесам,
В зеленой солнечной дубраве меня обнимет брат,
О чем еще пока не знает сам.
В поводыри возьму я Полярную звезду,
Чтобы дойти до северных озер,
И там подругу дорогую в дороге я найду,
Что вышьет на рубашке мне узор.
А если за удачей отправлюсь я на Юг,
Сплавляясь по теченью шумных рек,
То там среди степи горячей подаст мне руку друг,
С которым не расстанусь я вовек.
Бери, дружок, на плечи дорожную суму,
Шагай и на окрестный мир глазей.
А если будешь бесконечно сидеть в своем дому,
Не будет ни подруги, ни друзей.
Впервые я попал в США в феврале 1993 года, прилетев в Вашингтон, где мой многолетний приятель Володя Лукин возглавлял тогда посольство России. В том году один из энтузиастов авторской песни в Бостоне предложил мне приехать с гастролями в Соединенные Штаты, и я с радостью ухватился за это приглашение, поскольку в Америке до этого практически не был. Начал я, естественно, с Вашингтона, куда меня пригласил Лукин. В аппарате посольства в ту пору работало немало замечательных людей – Владимир Аверчев, Русина Волкова, Лев Мухин. В тот раз я довольно долго, около двух недель, прожил в Вашингтоне на территории нашего посольства, прогуливался по вашингтонскому Молу, посещая многочисленные музеи, мавзолей Линкольна и другие достопримечательности. Большое впечатление в тот раз произвели на меня встречи со старыми эмигрантами в доме вдовы Романа Якобсона, где было организовано мое выступление. Помню худого и ветхого старика, который представился мне как главный атаман станицы Вашингтонская. Там же мне довелось встретиться с Галиной Старовойтовой, читавшей лекции в университете, незадолго до ее трагической гибели.
