Евгенией Сомов - Обыкновенная история в необыкновенной стране
В Сибири вы редко услышите слова «жестокий человек», а чаще скажут о таком «крутой он». Это значит, что жалости, а порой и справедливости, от него не жди. И если уж он невзлюбит кого, то лучше тому бежать из района, чем ждать, пока на него в Уголовном кодексе статья отыщется.
По своему служебному положению причислялся Асадчий к местной интеллигенции, как и врач, директор школы, агроном, редактор газеты и инженер ИТС. И он этот имидж старался поддерживать. Если побывает в центре, в Кокчетаве, то непременно вернется оттуда со стопкой книг в красивых переплетах, да и на полки в своем кабинете выставит, рядом с собраниями Ленина и Маркса. Так что, если кто из местных руководителей к нему заглянет, пусть видит, что он человек читающий и обо всем свое суждение имеет. Конечно, читать все эти книги ему никогда и в голову не приходило, но цитаты вылавливать из них он умел.
Его особое положение, этакая независимость позволяли ему одеваться по-особому, а не как все партийцы, в гимнастерки или сталинские френчи. Из книжных иллюстраций он составил себе представление, как одевалось благородное сословие в прежние времена, к которому в душе причислял он и себя. Частенько из поездок в столицу, город Алма-Ату, возвращался он в какой-нибудь тужурке с меховыми отворотами или в черном длинном пальто с капюшоном. В общем, хотел он быть не таким, как все, для чего и бакенбарды отпустил, трубку завел, табак к ней в лакированной старинной шкатулочке хранил. Достанет ее на каком-нибудь совещании в райкоме и во время разговора медленно начнет набивать табак в трубку.
— Что это у вас за табак такой пахучий?
— Да это же «Герцогине Флора». Кстати, Иосиф Виссарионович этот сорт особенно уважает.
Но вот беда, как только выпьет Асадчий, так этот лоск слетает — и превращается он опять в сержанта НКВД: блатной мат в ход пускает, а потом и кулаки.
Приглашали его на свадьбы, как в былые времена отставных генералов. А уж он умел мудреные речи произносить так, что все приходили в восхищение, хотя мало кому были понятны они. Посидит он еще с полчаса, для уважения, и затем на свадебных санях отвезут его домой. Не дай Бог, если останется сидеть дальше, да еще и выпьет: обязательно начнет куролесить. Все знали, что взыграет в нем зависть к жениху, и потянется он поздравлять невесту, взасос ее целовать и при всех за задницу мять. Чтобы такого не случилось, подсаживали к нему разбитную девку для отвлечения.
Или один плясать захочет. «А ну, брысь!» — распугает всех по сторонам. Встанет в центре и крикнет баянисту: «Давай яблочко!». А танцевать не умеет: раскинет руки, топнет лихо ногой, закинет голову и замрет. А уж если почувствует, что в глупом положении оказался, закричит на баяниста: «Играй, как следует!». А однажды так и баян вырвал из рук, растянул меха пару раз, да бросил с размаху на пол.
Жил он один в большом казенном доме, почти в центре села. Говорят, что фронтовая жена его не поехала с ним в Кокчетав, а осталась в Алма-Ате, так он ей до сих пор развода не дает. Все хозяйство в доме ведет пожилая женщина, бывшая уборщица райкома партии. Редко кому удавалось побывать в его хоромах, но говорили, что все комнаты немецкой трофейной мебелью обставлены, и по стенам тарелки из серебра и кабаньи головы развешаны. Как ему в чине сержанта удалось все это вывезти из Германии, через головы завистливого начальства, никто не знал. Там, в Германии, получил он большой вкус к лесной охоте. Его специальная часть располагалась в одном охотничьем замке, среди заповедного леса в Тюрингии, где разводилась особая порода диких оленей. Этих-то оленей и начали они отстреливать, благо в замке большая коллекция старинных ружей оказалась. Утром офицеры на охоту в парк идут, а вечером сержантский состав. Всем хватало.
Мясо молодых животных жарили в камине, а у старых только рога на сувениры отпиливали. Эту страсть — убивать лесных животных — привез он и в сибирские леса, где водились лоси, косули и даже олени. Реликтовый лес в Арык-Балыкском районе был уникален и охранялся как заповедник. За браконьерство судили строго: косуля — штраф 1000 рублей, кабан — 2000, а за лося и оленя сроки до двух лет давали. Запрет на охоту был круглый год и никаких лицензий. Но как гласит римская поговорка: «То, что запрещено быку, разрешено Юпитеру». То и дело в лесу слышны были выстрелы: высокое начальство развлекалось, все это знали, но кому какое дело до зверей в лесу.
Районная прокуратура находилась в одном доме с районным судом, только прокурор занимал большую часть дома и вход к нему был с фасадного крыльца, а суд ютился во дворе. Штат прокуратуры был не велик, человек десять, и Асадчий все время отвоевывал для себя новые штаты. В области о работе прокурора судили по количеству созданных уголовных дел: чем больше их, тем успешнее идет борьба с преступностью. Существовала даже негласная норма уголовных дел в год, и если их не хватало, то их нужно было срочно отыскивать. Асадчий был большой мастер на такие дела. Вызовет к себе главного финансового ревизора, да и пошлет его в дальний колхоз со словами: «Есть данные о большой растрате и разбазаривании колхозного добра». А в каком же колхозе не отыщется обиженных на председателя людей или финансовых беспорядков?
Вот чего про него не скажешь, так взяток он не брал, ни деньгами, ни натурой. Все это знали, и от этого власть его над другими и независимость возрастали. Но свою выгоду он знал в другом — на него работали. Директор МТС посылал трактора на его огороды, за что он платил по государственным ценам, то есть копейки. Или стройотдел посылал плотников в его дом для реконструкции комнат, совхоз предоставлял ему катер и сети для отлова рыбы, а две ссыльные женщины солили ее на зиму в бочках. И за все то он платил, платил по государственным ценам. Попробуй прицепиться!
Но была у него и «ахиллесова пята» — женщины. Не то чтобы он очень влюбчивый был, а просто обладание новой женщиной служило доказательством его мужского совершенства. После войны в сибирских селах число мужчин заметно поуменьшилось, а солдатские вдовы были еще в самом соку и, как говорится, «на все готовые». Но не они, столь доступные, интересовали Асадчего, а те молодые, вчерашние школьницы, которые краснели и отводили глаза, встретившись с ним взглядом. Они привлекали его, сельского Казакову, их застенчивость и неопытность будили в нем ретивого самца. Нет, не обладание их телом привлекало его, а сознание того, что они влюблены в него и готовы на все, дай он только знак, вызывало в нем радость, радость победителя. Не он за ними, а они за ним ходят, ждут, млеют, любовные письма в ящик прокуратуры подбрасывают, на которые он никогда не отвечал, чтобы не оставлять следов. Высмотрит в молодежном клубе или на массовых гуляньях молодую красавицу, встретится с ней многозначительным взглядом, так что она вздрогнет и начнет думать и мечтать об этом таинственном герое, пока он не подстроит с ней случайную встречу. Или вечером подъедет на свой автомашине на ее улицу, встанет на противоположной стороне и будет ждать в сумерках, пока она его не заметит, да тайком от родных не выскочит, набросив шубу на домашний халат, и не прибежит к нему в кабину. Но нет, нет, ее девственность он не украдет. И не только потому, что это может привести к краху его карьеры, ему достаточно той самовлюбленной радости, которую он испытает. Чувствовать, как она дрожит, жмется и тянется к нему, вызывает в нем блаженство. Были и такие обезумевшие, что летней ночью залезали к нему в спальню через окно. Но он только поиграет с ней и отвезет домой.
