Евгенией Сомов - Обыкновенная история в необыкновенной стране
— Раз нашла другого, — покрикивал, утешая, он, — так забудь ее, стерву, вычеркни из памяти! Благодари Божество, что ее нутро для тебя открылось. Представь себе, если бы не этот лагерь, ты так бы и жил с ней и никогда бы не узнал, с кем ты живешь!
— Да не могу я забыть ее, столько вместе прожито, дети… Не будет у меня новой такой семьи…
— Нет, ну вы посмотрите, у такого молодца не будет другой любимой! Ты посмотри на себя: ты умен, молод, красив! Да ты же счастливейший человек! У тебя все впереди!
— Да ведь у мня двадцать пять лет лагерей еще!
— Не будешь сидеть! Не будешь! — почти кричит на него Алексис. — Еще два с половиной года только и все. Не спрашивай, почему я знаю, ты этого не поймешь! Но я знаю!
И они не спрашивали, они уходили от него обнадеженные и успокоенные. Он вбивал в них надежду, и причем не напрасно, ведь именно через два года умер Сталин и пошли для всех амнистии.
Однажды к нему пришел морской офицер и принес письмо жены. Офицер был командиром эсминца в Балтийском море, два раза тонул и два раза выплыл, но последний раз на вражеский берег и попал в плен. В плену он занимался ремонтом немецких подводных лодок и за это после войны был приговорен к пятнадцати годам лагерей за «пособничество врагу». Его бывший друг, сокурсник по морскому училищу, соблазнил за это время его жену, убедив ее, что муж никогда не выйдет на свободу. Жена же поставила глупое условие, что выйдет за другого только тогда, когда сам муж ей напишет и разрешит. Друг и написал ему вызывающее письмо, от которого Алексис весь покраснел. В письме тот назвал капитана «врагом народа», обвинял его, что тот своим поступком вверг в несчастье свою жену и детей, хвалил справедливый советский суд и требовал, чтобы тот написал жене, разрешая ей выйти за него замуж. Он же идет на благородную жертву — берет ее в жены.
Топорнин посоветовал ему сразу не отвечать и принес это письмо нам, чтобы составить совместно ответ мерзавцу. Сели мы все писать «письмо турецкому султану», каждый свой вариант. А потом вместе с моряком сели и составили от его имени одно общее. Как нам казалось, письмо было гневным, но очень остроумным, мы издевались над негодяем, просидевшим в тыловом штабе всю войну. Жене была послана копия.
Результат был потрясающим: через два месяца он получил покаянный ответ от жены. Она прогнала от себя «демона» и стала «зрячей», просит прощения и ждет, любит и надеется. Капитан при нас плакал от счастья и благодарил. А еще через некоторое время пришла ему от нее продуктовая посылка. Так Алексис «делал людей».
Все сразу заметили, что на нашем лагпункте появился новый молодой надзиратель. По-видимому, это был начинающий практикант, стажер, так как чаще всего он ходил вместе со старшим, матерым надзирателем, и тот ему все показывал и объяснял. Было видно, что он из демобилизованных после войны сержантов. Смотрел он на нас всех с некоторым удивлением. Постепенно ему доверили вести самостоятельные дежурства по зоне.
Однажды он неожиданно появился в библиотеке:
— Ну, что тут у вас? — с деланной грубостью обратился он к Топорнину.
— Книги, гражданин начальник, книги и книги.
— Ну, что же это за книги? — сел на стул надзиратель.
— Разные. Все они отражают жизнь и душу человеческую, — начал свою проповедь Алексис.
— Вот ты, профессор, что ты мне порекомендуешь почитать?
— Врагам народа не положено рекомендовать начальству книги.
— Ну, оставь свою философию! Тогда просто найди что-либо почитать.
Топорнин набрал в легкие воздух, затем его выдохнул, приспустил веки и задумался.
— Толстой, несомненно, Толстой! — пробурчал он, как бы поставив трудный диагноз.
Затем он поднялся и пошел вдоль стеллажей, вынул книгу и положил на стол — это было «Воскресение» Л. Толстого.
— Сначала будет скучно, — предупредил он, как будто бы речь шла о горьком лекарстве. — Вы только поймите: она проститутка, а он дворянин-помещик. Вдруг он узнает в ней ту самую девочку, которую он соблазнил еще в ранней молодости, а потом и забыл об этом. Она убила в постели пьяного нахала купца, и теперь ее судят…
Глаза надзирателя уставились на Алексиса, затем он молча взял книгу и ушел.
Прошла примерно неделя, когда случайно на территории зоны они встретились. Топорнин, как положено по правилам, остановился, снял шапку и застыл. Надзиратель огляделся, подошел к нему и вдруг тихо спросил:
— А спасет он ее в конце?
— Их обоих спасет Бог, они станут новыми людьми, воскреснут — оттого и «Воскресение», — ответил Алексис.
Надзиратель молча удалился.
Еще через пару недель он пришел прямо в библиотеку.
— Скажи, вот этот тюремный надзиратель, который в книге описан, как ты его понимаешь?
— Понимаю как не погибшего человека, он тоже душой своей воскресает.
— Да, — задумчиво протянул надзиратель. — Хороший роман, душевный.
Когда Алексис рассказывал нам эту историю, то в конце добавил:
— Спас я вроде бы человека — для МВД он теперь мертвый.
И действительно, еще через неделю тот пришел к нему, принес книгу. Топорнин стал предлагать ему другие, но он отказался и, уходя, добавил:
— Я в деревню к себе уезжаю, хорошую работу там трактористом мне предлагают. Я же ведь танкист. — И после паузы: — Спасибо вам. — И протянул руку. По этому «вам» и по протянутой руке было видно, что он действительно спасен.
Так библиотека Топорнина стала все больше походить на какой-то духовный центр, где учат, утешают и направляют на путь. Это стало обращать на себя внимание и, конечно, дошло и до оперуполномоченного КГБ. Он вызвал Топорнина к себе. После допроса Алексис пришел прямо к нам в барак:
— Это был, видимо, очень добрый и порядочный человек, но он лейтенант КГБ. Я как-то так все это ему и объяснил.
Это походило на правду — Алексис в серьезных случаях прекращал фантазировать.
Как и следовало предполагать, ему было запрещено вести беседы с людьми, писать для них письма. Он стал только выдавать и получать книги. Но его выбор книг для читателей, уже сам по себе учил многому.
В наш барак к Павлу довольно часто забегал посидеть и поболтать лысый, круглоголовый человек с одутловатым лицом и бегающими маленькими глазками. Несмотря на скудную лагерную пищу, он, как и Сабинин, сохранил животик. Фамилия его была Дунаевский, имя же не осталось в памяти. Это был тот самый первый секретарь горкома комсомола Москвы, которого в 30-е годы газета «Правда» объявила левым уклонистом, вредно влияющим на советскую молодежь. В то время он умел произносить пламенные речи, прославляя партию и Сталина, и призывал молодежь бросать институты и ехать на стройки в Сибирь, идти на заводы к рабочим. Видимо, ему казалось, чем «краснее» он станет, тем ближе будет к партии. Но тут он просчитался: партия в то время уже обюрократилась, уже не хотела, чтобы впереди нее к рабочим и на дальние стройки шли комсомольцы — она усматривала в этом признаки левого коммунизма, троцкизма. Газета «Правда» назвала это вредное движение комсомольцев «дунаевщиной». Сам Дунаевский был снят с поста и ожидал ареста. В это время кто-то посоветовал ему убежать из Москвы в провинцию и там затихнуть. Так он и поступил, заручившись справкой о тяжелой сердечной болезни, уехал к знакомым в Грузию. Говорили, что НКВД приходило за ним, но даже управдом не смог сказать, куда он точно уехал лечиться.
