Эрнст Юнгер - Семьдесят минуло: дневники. 1965–1970
Вечером читал саги: рассказ о Торгале Хмельном.
БОРГАРНЕС, 29 ИЮЛЯ 1968 ГОДА
После завтрака еще раз отправились к озеру; нам понравились птицы. Потом экскурсия по Рейкьявику. Я не нашел в городе ничего примечательного, что случается редко — почему викинги на украшенных драконами ладьях отправлялись на юг, чтобы там грабить, я почувствовал очень живо. Они возвращались с добычей и даже с рабами. Там, внизу, было солнце, а также историческая действительность, в порядок которой можно было войти, как норманны в Византию, Францию и на Сицилию. Я мог бы вообразить себе, что в противоположность этому здесь, наверху, скапливалась мифическая субстанция; отсюда тот почти баснословный ужас, который вызывала по всему многолюдному побережью высадка горстки викингов. Это напоминает Ариоста. Некоторые, как в сказках, становились королями.
Жизнь здесь, включая распри, я мог бы представить себе скорее как сон. Сильные мистические вставки. «Эдда» красочно изображает то, что из этого видели или лишь слышали — точно так же, как на Синае либо у Гесиода. Временами кажется, будто от дуновения ветра разрывается нечто, будто слой облаков лежит над нами, однако сквозь брешь проникают только отрывочные послания; они остаются фрагментами. «Для людей тайна» — могло бы значиться на древнейшей версии эпоса. И всегда возникает подозрение, что источники были засыпаны.
Рейкьявик значит «дымное место»; так его назвали первые поселенцы из-за паров, поднимавшихся из вулканической почвы. Мы поехали к «Пепельному холму», где вода горячих источников собирается в огромные емкости для распределения по городу. Я попробовал ее; у нее сернистый привкус. Местность выглядела угрюмой, поскольку вулканическая деятельность заставляет скорей задуматься, нежели согласиться. Ее могучие движения вызывают восхищение, от которого у людей не столько поднимаются, сколько опускаются руки.
По-другому недружелюбной была китовая станция Хвалфьёрдур, от которой уже издали разило ужасным смрадом. Тысячи чаек с пронзительными криками кружили над местностью. Фридрих Георг определил в них морских чаек[849] или черного водореза[850], северную разновидность. Станция работала полным ходом. Я хотел бы употребить это выражение, которое издавна для меня носит инфернальный смысл; оно подходит к данному месту. На помосте как раз разделывали двадцатитонного финвала, его подкожный жир скатывался в дорожки. Подошло промысловое судно со свежей добычей вдоль борта. Оно тащило кашалота с колбовидной головой; могучие челюсти были вооружены зубами. В год станция переваривает от пятисот до шестисот китов. Жир вытапливается; мясо продается на пищевые комбинаты, в зоологические сады, а также на корм собакам. Мы долго не задерживались.
После этого в маленьком торговом порту Боргарнес. По дороге я впервые за долгое время снова посидел верхом на лошади, а именно — на маленьком исландском пони, отличающемся приятной иноходью, «кибиткой».
Одинокая прогулка по побережью; склоны казались красными и позолоченными, точно японский лак. Водные артерии, полосами лежащие вдоль них, добавляли к ним серебра. Пасущиеся овечьи отары напомнили мне Сардинию. И не только они — но также жизнь чабанов на скалистом острове с ревнивым отношением к свободе, клану и трансцендентности. Сюда можно было бы включить Моисея.
На морском берегу желтый подмаренник[851] и тимьян. Овально выточенная прибоем галька, которая существует на всех морях, здесь состоит из окаменевшей вулканической лавы. Она черная, тяжелая и испещрена пузырчатыми порами. Я выбрал для своей коллекции экземпляр величиной с утиное яйцо.
Встретились мы за обедом — лосось, у нас давно уже деликатес, здесь значится в любом меню; вода еще чистая. Беседы. Синяя Борода, восставший из гроба мертвец, во время Второй мировой войны является одному английскому часовому. Тот окликает его, Синяя Борода ухмыляется — часовой стреляет в него, точно так же стреляют и четыре его приятеля, тоже увидевшие Синюю Бороду. Синяя Борода исчезает; то, что он бродит здесь, известно.
Поздно вечером еще почитал — история китобойного промысла вплоть до наших дней. В расчет принимаются «единицы синего кита»[852]. Для более легкой охоты жители норвежского побережья применяют отравленные гарпуны, которые вызывают раневую инфекцию. Подстреленное животное в течение одного-двух дней умирает от газовой гангрены.
Неправдоподобно, что китобойный промысел прекратится и истреблению этого чуда творения будет положен конец — что ни говори, мы живем в век эксплуатации. Это можно увидеть уже по тому, что каждый упрекает каждого.
Чтение мало радует — вообще, книги для меня становятся тягостными по мере того, как они заполняются статистическими данными и цифры берут верх над мышлением. К сожалению, это все больше проникает также в труды по ботанике и зоологии.
Затем в истории о скальде Эгиле я поискал отрывки, касающиеся Скаллагрима[853], мимо двора которого мы завтра пройдем. Многие владения, о которых упоминается в сагах, существуют и по сей день. Скаллагрим — это один из тех зажиточных крестьян севера, которые являются одновременно кузнецами, торговцами, мореплавателями, предводителями в распрях и даже бывают связаны с королями. Они председательствуют на пиршествах, располагают сокровенным знанием; вещи магически оживляются — например, роскошный топор, который Скаллагрим получил от конунга Эрика.
Скаллагрим умирает ночью, когда он из Борга ездил верхом на болото и зарыл там свои сокровища. Его обнаруживают утром; он сидит в постели, члены тела уже окоченели. Сын оказывает ему посмертную помощь, смыкая ему ноздри и губы. Скаллагрима выносят наружу через пробитую в стене дыру; так он не сможет вернуться — его считали на это способным.
Саги еще пронизаны сказочным материалом. Их можно было бы назвать пограничной областью, отделяющей сказку от истории. Норны прядут; большую роль играет болото.
БОРГАРНЕС, 30 ИЮЛЯ 1968 ГОДА
Записывал, проезжая мимо верхом, почти неразборчиво. Слева двор Скаллагрима. Скаллагрим взял землю, где на берег был выброшен гроб его отца. Фьорд назван по имени кормилицы, которую Скаллагрим убил там, метнув в нее камень — я забыл, по какой причине.
Мы поднялись на Гранброк, большой вулкан с видом на другие, частью валообразные, частью острые, «космические». Цвета лавы охватывают широкий спектр — от светлого красно-коричневого до черно-фиолетового. Между ними глетчерные ручьи, обрамленные волдырником[854], шикшой[855] и ягодником[856], карликовые березы.
