Нина Пицык - Богомолец
С соседями Богомольцы почти не общаются. «Политических» здесь сторонятся: они — опасные компаньоны для игр в «подкидного». Да и сами Богомольцы не ищут друзей среди нежинских обывателей.
В доме к приезду желанного гостя всегда побелено, вымыто, празднично накрыт стол.
К вечеру собрались Сашины друзья. Александр Михайлович и Елизавета Михайловна с интересом прислушиваются к молодым голосам. Собравшиеся еще под впечатлением обстоятельств смерти Александра III. Престолонаследник — российский самодержец Николай II, говорят, долго оставался с умирающим вдвоем. Всех волнуют слухи о том, что этот вчерашний на словах либерал поклялся неотступно следовать отцовским традициям.
Саша насупил брови.
— Боюсь, что обещание будет для него роковым.
Отец и тетка переглянулись: у Саши уже свои, вполне зрелые суждения.
Заговорили о недавней ходынской катастрофе.
— В давке за жалкими царскими подачками, говорят, погибло около трех тысяч человек!
— Дорого обошлось народу царское угощение!
— Монарх по этому поводу не очень горевал — в день катастрофы был на торжественном обеде!
— Больше того: присутствовал на балу, который дал в честь «августейшей четы» французский посол!
— Меня это ничуть не удивляет! — вставляет Саша. — В стране, где ежегодно казнят более шестисот революционеров, все возможно!
Видно, что Саша уже знаком с нелегальной литературой. Волна свободолюбивых идей со всей силой захватила и его. Из сложного переплета впечатлений у него уже сформировались твердые жизненные воззрения. Он такой же, как сверстники: любит коньки и велосипед, музыку и стихи, и вместе с тем — не такой. Жизнь рано пробудила в нем непримиримую ненависть к самодержавию.
Вечером Саша заметил: Александр Михайлович чем-то встревожен. Чем же?
— Ты, Саша, конечно, вправе сам избирать себе путь…
Голос у него дрожит, срывается.
— Ты о чем, папа?
— После смерти мамы я очень боюсь потерять и сына. Прошу тебя — будь подальше от политики!
Сказал и, будто извиняясь, виновато склонил голову.
— Понимаю тебя, папа. Но и завещание мамы я не забыл. Единственно обещаю тебе — быть осмотрительным.
Два года посещал Саша 1-ю киевскую мужскую гимназию. А вот сегодня уже торжественная процедура вручения гимназистам аттестатов.
Паркет в праздничном актовом зале гимназии сверкает. В нем отражаются зажженные люстры, синие ряды гимназистов и празднично разодетые родные и гости. Директор в парадном мундире стоит среди зала возле небольшого столика.
— Аттестат зрелости выдается…
Богомолец к директору подходит третьим.
— Ваш аттестат — свидетельство несомненных способностей. Служите родине! — напутствует директор.
— Приложу все силы, — отвечает Саша.
А Александр Михайлович думает: «Как быстро вырос ты, сынок!»
Длинная очередь тянется по светлому, холодному коридору Киевского университета к приемной ректорского кабинета. Совершается традиционная церемония: все новички накануне первой лекции представляются ректору. Заслуженный ординарный профессор, доктор всеобщей истории Фортинский равнодушно пожимает каждому молодому человеку руку и предлагает подписать торжественное обещание не принимать участия в студенческих организациях, не посещать сходок.
Процедура эта смешная и жалкая. Представляться принято в сюртуках, а у большинства молодых людей их нет. Приходится за гроши брать у педелей напрокат донельзя лоснящийся парадный костюм. Эта комедия — еще одно препятствие для «кухаркиных сыновей» на их пути к высшему образованию. Массивная дверь кабинета то и дело выпускает одну за другой нелепые фигуры то с рукавами, едва прикрывающими локти, то с фалдами, болтающимися до щиколоток. Впрочем, тут же, у порога, с них этот сюртук стаскивают, и очередная карикатура готова к представлению.
Богомолец торжественное обещание подмахивает не читая: оно многословное, запутанное. Теперь он студент! Один из многих в разноголосой толпе.
Большинство лекторов университета бездарны. Лекции они читают сухо, по записям многолетней давности. С первых же дней учебы Александр буквально вынуждает себя вслушиваться в славословие о преимуществах великокняжеских судов и крепостного права в Каталонии, об отношениях Филиппа Августа к городам, о реформах императоров Клавдия и Марка Аврелия. Его прямо-таки раздражают академические разглагольствования о карательных правах государства и неприкосновенности частной собственности. Юридический факультет, выбранный после долгих колебаний, с каждым днем разочаровывает его.
Студентов «перекармливают» римским правом. Посещение лекций для Богомольца скоро превращается в отбывание скучной повинности. Все чаще, оставаясь дома, он, как многие другие студенты, прибегает к испытанному обману начальства, во время обхода шинельных дежурным инспектором швейцар за небольшую плату вешает на отведенный Александру колышек запасную фуражку.
Только на лекциях по философии права аудитория полна, хотя приват-доцент Трубецкой тоже не отличается объективностью в оценках явлений общественной жизни. Просто он оратор, блещущий изяществом манер и речи. Молодых людей подкупает и учтивость преподавателя, не позволяющего себе обращаться с ними, как с новобранцами.
Но популярность Трубецкого встревожила администрацию. Инспекторы и субинспекторы давно уже в поисках крамолы дежурят под дверями его аудитории. Министр просвещения предпочитает замещать кафедры «благонадежными посредственностями». Одаренные люди, по его убеждению, действуют на молодые умы растлевающе. Он любит повторять:
— Наука — это обоюдоострое оружие. С ним надо обращаться с крайней осторожностью.
Наконец настал день, когда Трубецкой прервал чтение курса и отправился за границу «лечить желчный пузырь». Вместо него был назначен профессор Эйхельман — обрусевший, но так и не научившийся говорить по-русски немец. Читал он бесцветно и монотонно. Недовольство лектором, наконец, нашло выход.
— Еще древние греки утверждали… — начал профессор очередную лекцию.
— А нас это не интересует! — бросил кто-то с галерки, и произошло невероятное.
Кто-то кашлял, кто-то чихал, галерка хором кричала: «Вон!» Но Эйхельман уткнул нос в записи и продолжал бормотать.
— Профессор не уходит, так мы уйдем! — и аудитория быстро опустела.
А на второй день в ней едва вместились все пришедшие на студенческую сходку.
— Дайте нам истинную науку! — требовали студенты.
— Студенты не вправе судить о недостатках преподавателей! — сердился декан факультета.
