Афанасий Коптелов - Возгорится пламя
— Крупской не прислали.
— Как не прислали?! Она здесь уже больше семи недель. И прошение было отправлено своевременно.
— Узнавайте у господина исправника.
Вручив Ульянову его «жалованье», казначей помял пальцами бритый подбородок, покрутил ус и, подняв глаза на Крупскую, неожиданно предложил:
— Из своих могу… До вашей получки…
— Как-нибудь обойдусь, — ответила Надежда Константиновна. — Не привыкла одолжаться.
— Я для блага… Без всяких процентов.
На улице Владимир Ильич дал волю своему возмущению:
— Вот они, кулацкие уловки! Любезность с дальним прицелом!
— Пытаются поставить в зависимость?
— Да, пригреть, приручить. И, к сожалению, им иногда удается. Делают всякие поблажки, даже дочерей выдают за ссыльных. А там — и пропал человек!..
— Борьба всюду и во всем.
— А нам, Надюша, кажется, повезло! — Владимир вернулся к разговору о квартире. — Вовремя уехал старый писарь. Дом декабриста по внешнему виду, действительно, лучший в селе! И на берегу Шушенки.
2
Новую квартиру пошли смотреть втроем.
В проулке их увидел Минька; подымая пыль черными ногами, покрытыми цыпками, побежал навстречу. Владимир Ильич схватил его под мышки, щупленького, с заострившимся носиком, с тонкой, словно стебель подсолнечника, шеей, и, приподняв, посмотрел в бледноватые, как здешние робкие фиалки, маленькие глаза:
— Здорово, дружище!
— Дорово живешь! — Улыбаясь, мальчуган широко открыл щербатый рот.
— Ого, да ты, брат, где-то зуб потерял!
— Не потерял — мамка мышке бросила. Он репной был. Чо его жалеть? А мышка принесет мне костяной!
— Добрые у вас мышки! — Владимир Ильич опустил Миньку на землю, достал из кармана конфет. — Держи.
Надежда, нагнувшись, погладила вихры, выгоревшие на солнышке.
Получив конфеты, мальчуган во всю прыть побежал к берегу Шушенки, но Владимир Ильич окликнул его:
— Миняй! Мы идем к твоей хозяйке. Она дома? Скажи ей. Погоди еще минутку. А маленькие дети, — ну, ребятишки, — у нее есть?
— Не-е. Две девчонки. Дурехи.
— Почему же «дурехи»? — вступила в разговор Надежда. — И надо говорить: девочки.
— Они щиплются.
— Да? Это дело серьезное. А может, Миняй, ты сам виноват? За косы дергаешь? Случается иногда? Они, понятно, тебе в отместку. А если с ними помириться, подарить по конфетке? Нет, не из тех, что у тебя, а вот держи, для них. Беги угости.
Открыв калитку, Владимир Ильич пропустил сначала Миньку, потом Елизавету Васильевну с Надей и последним вошел во двор.
Все трое остановились, осматриваясь. Слева — дом. Три окна. Одно, как видно, кухонное. Крыльцо — четыре удобных ступеньки. По бокам две деревянные колонны — непременное украшение всех господских домов былой поры — поддерживали двухскатную кровельку. Справа — пустой угол двора. Там высокая крапива теснила пикульку.
«Тут можно — беседку, — отметила про себя Елизавета Васильевна. — Если посадить хмель, в одно лето разрастется, поднимется по опоринам. Внутри поставить стол…»
Тем временем Владимир, взяв Надежду под руку, шептал:
— Представь себе сороковые годы. Ночь. Вьюга. За Шушенкой воют волки. А здесь светится замерзшее окно. По этому крыльцу подымается мужчина в тулупе: декабрист Фролов спешит в гости к другу. У ворот — колокольчики. Приехали из Минусинска братья Крюковы или братья Беляевы. Тоже декабристы. Может, все вместе…
Из-за угла серым воробышком выпорхнул Минька:
— Я сказал тете Пара… Параспо…
— Прасковье Олимпиевне, — поправил Владимир Ильич. — Молодец! А конфетки девочкам отдал?
— Отда-ал. — Минька сунул палец в рот и, запрокинув головенку, обидчиво спросил: — А ты думал… сам слопаю?
— Нет, Миняй, не думал. Я тебе верю.
Все прошли к хозяйскому крыльцу, перед которым расстилался большой двор, с трех сторон обставленный покосившимися строеньями. Тут были амбарушки, сарайчики, завозни для упряжи, убогий, похожий на баню, флигелек, в котором жил Минька со своими родителями, и опять амбары, уже вдоль берега Шушенки, двухэтажные, напоминающие купеческие склады.
— Н-да, — задумчиво продолжал Владимир. — Это уж не от декабриста. Явный признак торгового земледелия и скотоводства. Но об этом я — так, между прочим. Меня, Надюша, волнует эта усадьба. Здесь коротали горестные годы декабристы.
— О политике успеете поговорить, — прервала его Елизавета Васильевна. — Надо о хозяйственном, чтобы не ошибиться. Там у хозяйки, — она через плечо указала куда-то за сарайчики, — кажется, большой огород. Пусть нам отведет уголок под грядки. И чтобы погребом пользоваться. Баню топить, когда понадобится. И про дрова не забыть. Если наши, куда их складывать. Местечко где-нибудь под сараем, чтобы дождем не мочило.
— Конечно, конечно. И вы уж, пожалуйста, — попросил Владимир, — сами хозяйствуйте.
— Договориться между собой не мешает. И с хозяйкой… Да вот и она сама.
Опередив мать, с крыльца спрыгнули во двор две босые девочки в пестрых сарафанчиках и, поклонившись «политикам», побежали с Минькой вперегонки.
Прасковья Олимпиевна, круглолицая, приветливая, в темном кашемировом повойнике, в кофте и широченной юбке с оборками, спустилась неспешно, всем, начиная с Елизаветы Васильевны, подала руку лодочкой.
— Вас-то я видывала, — сказала Владимиру Ильичу и снова повернулась к женщинам. — А о вас только слыхивала. Свадебку-то в деревне все поджидают. Да и то сказать: кому же не антиресно в церкви на молодых поглядеть и свое венчанье воспомнить?
— Мы по поводу квартиры, — сказал Владимир Ильич.
— Знамо дело, где свадьбу играть собираются, там и о квартерке заботятся. А у нас хоромины не чета зыряновским. Да вы посмотрите. Прикиньте на глазок: где чо поставить, положить. Мы и небель свою дадим.
— Вот хорошо! — обрадовалась Елизавета Васильевна. — Какую же мебель?
— Столы, стулья. Ну еще посудный шкап.
Владимир Ильич, отвернувшись, смотрел в сторону огорода. Вероятно, там-то Фаленберг и выращивал табак. Долгие-долгие годы.
— Володя! Надя! Что же вы? — окликнула их Елизавета Васильевна. — Пойдемте. Прасковья Олимпиевна любезно приглашает в дом.
Вошли через парадное крыльцо, извинившись перед женой писаря, которая жила в доме последние дни. Из маленьких сеней попали в кухню. Широкий шесток русской печи Елизавете Васильевне показался удобным.
Из кухни — в столовую. Елизавета Васильевна потрогала старые стулья, добротно сработанные местным столяром, и, приподняв скатерть, осмотрела резную ножку стола: удобно и красиво!
![Афанасий Коптелов - Дни и годы[Из книги воспоминаний]](/uploads/posts/books/50636/50636.jpg)
