Автор неизвестен Биографии и мемуары - Знаменитые авантюристы XVIII века
К полуночи больному стало вовсе плохо. Он горел как в огне и был в неестественно возбужденном состоянии. Казанова, подойдя к нему, ясно видел, что человек умирает. Он разбудил обоих друзей, остававшихся ночевать у больного, и решительно объявил им, что больной умрет, если не снимут ртутного пластыря, который его губит. Не дожидаясь их ответа, он сорвал роковой пластырь и обмыл грудь больного теплой водой. Через несколько минут больной видимо ожил, успокоился и уснул, к величайшей радости обоих друзей и особенно самого импровизированного целителя.
Рано утром явился врач, осмотрел больного и с гордым видом похвалил себя за успешное лечение. Но с него мгновенно сшибли спесь, объяснив ему, как было дело. Доктор ужасно рассердился, узнав, что его лечение было отменено. Он объявил, что больного убили, что он теперь ни за что не отвечает. Брагадин, уже значительно оправившийся, сказал ему:
— Доктор! Тот, кто освободил меня от вашего ртутного пластыря, едва не задушившего меня, гораздо больше вашего понимает во врачебном искусстве.
И сказав это, он указал ему рукой на Казанову. И доктор, и Казанова, оба были одинаково поражены этой речью. Доктор с изумлением взирал на неведомого ему юношу, а этот юноша с изумлением увидал себя возведенным в звание целителя. Оправившись от изумления, доктор холодно заявил больному, что он уходит и уступает место своему сопернику.
Доктор, конечно, рассказал эту историю всему городу. К Брагадину явились родственники и знакомые и дивились, что он доверился скрипачу из театра. Но Брагадия решительно отвечал на все эти инсинуации, что скрипач оказался искуснее всех венецианских врачей и, во всяком случае, спас ему жизнь.
Больной и оба его друга слушали Казанову как оракула. Он и сам приободрился и проникся духом шарлатанства. Он весьма развязно говорил о медицине, поучал их, читал им целые лекции, цитировал авторов, которых в глаза не видал.
Следует заметить, что Брагадин, бывший большим любителем тайных наук, имел склонность к мистицизму. Он долго раздумывал над своим юным спасителем, и видя, что Казанова в его годы обладает столь великою ученостью, порешил, что в самой натуре его должно таиться что-то сверхъестественное. Он высказал эту мысль Казанове и просил его быть откровенным.
«Мне не хотелось сказать ему, что он ошибается, чтобы не обидеть его прозорливости», — скромно замечает Казанова. В сущности же он просто-напросто воспользовался подвернувшимся случаем. Он вспомнил, что когда-то ознакомился с кабалистикою и выучился составлять магические квадраты. Взяв какой-нибудь вопрос в виде короткой фразы, он разлагал слова на цифры, составлял из цифр квадрат, переставлял цифры и получал из новых их сочетаний ответ на вопрос. Брагадин сам слышал об этом роде гадания и спросил Казанову, откуда он узнал секрет. Тот отвечал, что когда был в плену у испанцев, то ему пришлось встретить отшельника, который и обучил его этой магической тайне. Брагадин пришел в восхищение и объявил Казанове, что он обладает глубочайшим секретом, который может обогатить его.
Казанова скромно ответил, что не видит, как бы он мог воспользоваться этим секретом. Ответы всегда получаются темные, двусмысленные. Он много упражнялся над этими волхвованиями, но они ему надоели: он ни разу не добился точного ответа.
— Правда, — заключил он, — если бы не эти магические квадраты, то я никогда не имел бы удовольствия познакомиться с вашим превосходительством.
— Как так?
— На второй день свадебных празднеств я вздумал спросить оракула, не встречу ли я на пиру чего-нибудь особенного. Ответ вышел такой: «Уйди с пира ровно в 10 часов». Я так и сделал и как раз повстречал вас.
Этот рассказ ошеломил всех трех друзей. Дандоло тотчас попросил Казанову составить ему ответ на вопрос по такому предмету, о котором никто на свете ничего не знает, кроме него. Вопрос был написан. Казанова построил свою кабалистическую пирамиду и скоро дал ответ в виде четверостишия, в котором ничего нельзя было понять. Но в этом, конечно, и состояло все искусство. Где никто ничего не понимал, там сам вопрошавший, Дандоло, тотчас усмотрел явный смысл, и притом именно тот, какой ему был нужен. Таким образом, стихи произвели эффект почти потрясающий. Барбаро и Брагадин тоже пожелали вопросить судьбу и получили столь же удивительные ответы.
Тогда все трое начали упрашивать Казанову посвятить их в секрет этого гаданья, спрашивали, много ли времени требуется на его усвоение, и т. д.
— О, очень немного, — отвечал Казанова. — Я с удовольствием удовлетворю ваше любопытство. Правда, отшельник, сообщавший мне этот секрет, предупреждал меня, чтобы я свято его хранил, и грозил, что в случае разоблачения меня постигнет скоропостижная смерть; но я совсем этому не верю и нисколько не боюсь.
Брагадин и его друзья, наоборот, свято верили в слова таинственного отшельника и наотрез отказались от своего любопытства. Притом они рассудили, что Казанова с его кабалою и без того всегда будет к их услугам.
Таким образом наш герой попал в гадатели и предсказатели. Он сам искренне дивился на этих людей. Все трое были прекрасно образованы, даже учены, а между тем головы их были набиты самым наивным изумлением перед разным вздором, носившим печать таинственности.
Казанову засыпали вопросами о прошедшем, настоящем и будущем, и он давал каждый раз мастерские ответы: таинственные, двусмысленные и потому всегда подходящие, без промаха. Иной раз он приходил к ним с утра и уходил поздно вечером, проводя по десяти часов подряд в волхвованиях и беседах. Мы уже упоминали о том, что Казанова был человек весьма сведущий, почти ученый и притом весьма искусный краснобай.
Во время этих бесконечных конференций с тремя друзьями Казанова подробно рассказал им все свои приключения, разумеется, кое-что скрыв и кое-что сгладив и изменив.
«Мне могут сказать, — философствует наш герой, — что если бы я захотел держаться на линии строгой нравственности, то не должен бы был надувать их. Я с этим согласен. Но я могу сказать в ответ на такое замечание, что мне было всего двадцать лет, что я был одарен умом и что судьба низвела меня до роли жалкого скрипача в театральном оркестре. Да, наконец, к чему бы привели мои старания разуверить их в моих сверхъестественных талантах? Они надо мной же насмеялись бы, убедились бы только в моей невежественности, в моей ограниченности и в конце концов бросили бы меня».
Казанове кажется, что он взял с тремя друзьями самый верный, правильный, разумный и естественный тон. Так и следовало держаться с этими людьми, принимая во внимание весь склад их характеров, ума и развития.
