Господи, напугай, но не наказывай! - Махлис Леонид Семенович

(И чего вызывали? Может, сказать чего хотели? Ведь не для того, чтобы про кибуцный навоз поговорить).

— Наверное, думаете, что вас там встретят как героя с духовым оркестром, повесят шестиконечный орден на грудь, и карьера обеспечена. — Подключился к разговору второй ромб. — И здесь вас ждет разочарование. Там уже обосновались наши люди, которые позаботятся о вашей репутации. Да и здесь не все ваши друзья — друзья.

(А-а, вот так бы сразу и говорили. Сеять подозрительность — целое направление в деятельности искоренителей, перспективное и весьма эффективное. Оно позволяло вносить раскол, внушать взаимное недоверие, разъединять и подчинять волю тысяч людей. Искоренители занимались этим увлеченно, с выдумкой, благо, почва для этого была щедро унавожена. Мне довелось убедиться в этом еще на первых допросах. Но сейчас это из трехдюймовки по воробьям, хотя полковник не блефовал. Не раз и не два это предупреждение всплывет на поверхность в будущем).

— Репутация — дело наживное. — Сказал я. Но слова его меня встревожили не на шутку. Они были последние в последней встрече меня и государства. Я не раз их вспоминал впоследствии.

Посеяв, полковники удалились не попрощавшись.

— Можешь идти, вот пропуск. Но постарайся не забыть, то, о чем говорили. — Напутствовал Евгений Иванович.

— Каждое слово буду помнить. Но вы так и не ответили, когда я получу визу.

— Это не мы решаем, но уверен, что никто тебя держать не будет.

— Я провожу? — обратился Виталий Павлович к старшему по званию. Кучерявый безучастно кивнул.

Но Виталий Павлович оказался большим любителем дальних прогулок. На проходной вместо последнего напутствия я услышал:

— Мне тоже к метро. Пожалуй, вместе прогуляемся.

— Не стоит. — Сказал я. — Нас могут увидеть вместе. Мои друзья меня не поймут.

— Странный ты. Многие из них наверняка позавидовали бы.

И снова искоренитель оказался прав. Но он никогда так и не узнает, с каким наслаждением я буду до седых волос вспоминать эти подаренные им 15 минут счастья.

ГЛОКАЯ КУЗДРА ШТЕКО БОДЛАНУЛА БОКРА

Деваться мне было некуда. Всю дорогу к метро Виталий Палыч услаждал мой слух рассказом о том, как много партия и его ведомство, в частности, делает для равноправия евреев, как больно ему, что я под влиянием сионистской пропаганды не в состоянии оценить этих усилий. У метро пришлось задержаться — сигареты кончились. Чернявый не отстает. Сколько раз твердили миру, что курение вредно. Капитан первым просунул в леток киоска свой трудовой рубль.

— «При́му» и спички.

Киоскер вернул банкноту:

— Мелочь давайте, нет сдачи.

— У меня нет. А если две пачки, разойдемся?

В окошке показался синюшный старческий нос. Киоскер несколько секунд разглядывал непонятливого покупателя, считывая биометрическую информацию. Еще один феномен «гомо советикус» как пика эволюции — способность (за полвека до первых робких шагов по внедрению искусственного интеллекта) в доли секунды распознавать лица. По эффективности и безошибочности он уступал только самоцензуре. Без сложной техники распознавались:

лица кавказской, еврейской и прочих национальностей, которые все на одно лицо, а потому анекдоты о них можно рассказывать только в лицах, прежде, чем стереть их с лица земли;

лица «без ОМЖ», у которых на лице написано, что им можно без стеснения плевать в лицо;

официальные и выездные лица, с которыми лучше не сталкиваться лицом к лицу, но выгодно знать в лицо.

Статистическая погрешность (вспомним невинно пострадавшего армянского депутата на Центральном телеграфе) зависела не столько от несовершенства данного метода измерения, сколько от индивидуальных качеств оператора, закуски и округления результатов. Киоскер (сегодня был явно не его день) не справился с управлением.

— Ну что, блядь, за нация такая! На каждом шагу ловчат.

— Что, простите? — Виталий Палыч даже не заметил, как оказался втянутым в неподцензурное раешное действо. Коготок увяз — всей птичке пропасть.

Я затаился, предвкушая неслыханное удовольствие.

— Чо-чо, х… через плечо. — Констатировал киоскер-балаганщик. — 14 копеек у него нет. Гобелены из дома продай — на две волги хватит.

— Какие гобелены? Вы что себе позволяете?

(Капитан, капитан, улыбнитесь! Это вам не «сионистов» по дворам выслеживать).

— Иди отсюда, жидовское отродье, пока милицию не вызвал.

(Нет, определенно лгут мои уши, лгут мои глаза. Лжет небо и лжет солнце. Даже мое оторопелое молчание лжет. Так не бывает. Смотри и слушай! Проснись и пой! На моих глазах у непроницаемых стен Лубянки, под окнами самого Юрия Владимировича Андропова разыгрывается, нет — снится невиданная народная драма, не чета замшелому «Царю Максимилиану»). «А вот город Питер, — что барам бока вытер. Там живут смышленые немцы и всякие разные иноземцы; русский хлеб едят и косо на нас глядят; набивают свои карманы и нас же бранят за обманы».

— Житья от вас нет. Придет день — живьем вас закапывать будем, поганцы. Ехай в свой Израи́ль.

Органы — вместилище русской души. Капитан не скрывал растерянности. Мне стало жалко Палыча. Ведь теперь мы с ним, как братья. И я предложил:

— Хотите, я продолжу с ним «дискуссию»? Мне не привыкать. А вы пока наряд вызовите. Он же вам угрожал. Я — свидетель. Готов на суде выступить в вашу защиту.

— Да что с ним разговаривать — посмотри, он же пьян в стельку.

— Эти никогда не протрезвеют, Виталий Палыч. Зато вы чуть-чуть пожили моей жизнью. Вот видите — я готов за вас заступиться, а вы за меня — нет. Уеду я от вас.

С этими словами я толкнул пендельтюр метрополитена им. Ленина.

Больше мы с Палычем не виделись. Канун да ладан! Было это 8 июня 1971 года. Моя маленькая Шестидневная война, мой карманный день Бастилии.

* * *

Вышел на Павелецкой. Не без опаски сунулся в ближайший сигаретный киоск, предварительно сосчитав наличные — чтобы без сдачи. С каждой затяжкой вместе с теплой струйкой дыма в меня вползало растущее ощущение мистической близости к тем смуглым парням с черными М-16, которые в эти часы обнимают раскаленные камни Стены Плача в освобожденном Иерусалиме. Я видел их в закордонных иллюстрированных изданиях, которые притаскивал Деготь. Если судьба предоставит мне когда-нибудь шанс разделить их общество и судьбу, окажусь ли достойным этой чести? А ты, «немытая Россия», отмоешься ли когда-нибудь от въевшейся скверны? Отмоешься. Я в тебя верю. И даже знаю, когда. Без малого через 50 лет МИД РФ выпустит циркуляр, запрещающий «использование слова «жид» по отношению к любому еврею». Вы, естественно, спросите, причем тут МИД и почему он отбивает хлеб у законодательных органов. Секрет в том, что рекомендация эта предназначалась для российских граждан, путешествующих в Израиль. Циркуляр намекал на непредсказуемые последствия для туристов, поскольку «порог речевой толерантности в Израиле занижен». Ну что за народ такой: в морду плюнешь — драться лезет. Дома — оно, конечно, безопасней, поскольку толерантность, особенно речевая, на недосягаемой высоте.

* * *

20 июня, вскоре после комсомольского собрания, единогласно проголосовавшего за мое изгнание из стройных рядов, повторения шоу с облигациями в райкоме и формальностей с увольнением я пришел за расчетом. Бухгалтерша по какой-то хитрой формуле насчитала к выплате всего 22 р. вместо ожидаемых 55. После безрезультатной полемики пришел прощаться к Анне Владимировне. Ее напутствие было неожиданным:

— Леня, послушайте меня, я старый человек. Где бы вы не жили — в Израиле, в Америке — никогда не портите отношений с бухгалтером. Я всегда помнил об этом напутствии. И не портил. Повода не было.

А в Уголок Дурова я еще вернусь. Через 20 лет. Чтобы убедиться, что действующие морды Театра зверей не только овладели, наконец, системой Станиславского, но и созрели для участия в классовой борьбе. Это случится в апреле 1993 года…