Людмила Бояджиева - Москва Булгаковская
Приверженец милосердия и справедливости, он на деле не был внимателен и добр к людям. Временами проявлял ужасающее безразличие ко всему, казался безучастным, даже жестоким. Лишь в рамках обычных приличий Тася могла дождаться от мужа похвалы или доброго слова.
Он стал суеверен, опаслив, недоверчив. Сколь многого теперь боялся отчаянный некогда Михаил — темных, незашторенных окон, заразных инфекций, бродячих животных, чужих людей. Под подушкой он держал отцовский браунинг. Говорил — от погромщиков и разбойников. На самом деле боялся чего-то иного, мерещившегося ему в темноте.
В этот год вернувшаяся с мужем в Киев Тася не радовала веселостью и общительностью. Она разучилась хохотать, веселиться с молодежью, она словно погасла и светилась лишь отраженным светом — от взгляда, слова Миши. Все ее внимание было сосредоточено на нем. Тася редко смотрела на себя в зеркало и, если задуматься, почти не относилась к себе как к отдельной личности, которая могла бы существовать без Михаила. Если его мучила зависимость от морфия, то она целиком зависела от него.
И это все больше раздражало Михаила. Тася казалась ему мелкой в своих интересах, страстях, малоинтересной как личность, и совершенно не интригующей как женщина. Отдушина в тягостные часы, самый близкий и тайный соучастник неблаговидных поступков и упаднических настроений — незавидная роль, обреченная на провал. Тася не роптала, привычно ощущая его превосходство, свою подсобную роль в Мишиной жизни. Никакого иного призвания, кроме помощи мужу, не ощущала в себе эта молодая, сильная женщина, и никаких желаний, кроме того, чтобы быть полезной единственно важному для нее человеку.
Она даже не отдавала себе отчета в том, что спасла его там — в глуши, погибающего от морфинизма. Доктор Бомгард — герой повести «Морфий», не сумев вырваться из наркотической зависимости, застрелился. Вполне вероятен такой исход был и для самого Булгакова. Если бы рядом с ним не было Таси.
3Домик на Андреевском спуске, светивший теплыми окнами в ночи исторического бурана, из последних сил берег своих обитателей.
«… По счету киевлян, у них было восемнадцать переворотов. Некоторые из теплушечных мемуаристов насчитывают их двенадцать. Я точно могу сообщить, что их было четырнадцать, причем десять из них я лично пережил».
Власть все время менялась, подчиняя город новым законам. Никто не знал, что будет завтра, какие портреты вывешивать, какие деньги припрятать, а какие поскорее спустить. Выглянет горожанин на улицу, с опаской приподняв край шторы, и перекрестится.
«То мелькнет в беге цепь и тускло блеснут золотые погоны, то пропляшет в беззвучной рыси разведка в жупанах, в шапках с малиновыми хвостами, то лейтенант в монокле с негнущейся спиной, то вылощенный польский офицер, то с оглушающим бешеным матом пролетят, мотая колоколами-штанами, тени русских матросов».
«… в зиму 1918 года Город жил странной, неестественною жизнью, которая, очень возможно, уже не повторится в двадцатом столетии… Тут немцы, а там, за дальним кордоном, где синие леса, большевики. Так вот-с, неожиданно появилась третья сила на громадной шахматной доске… Было четыреста тысяч немцев, а вокруг них четыреста сорок раз четыреста тысяч мужиков с сердцами, горящими неутоленной злобой… Пет-люра!!!»
Весь день ухали за городом пушки. Уже в темноте пришел Коля Сынгаевский с Карасем, рассказали: петлюровцы наступают. Гетман шляхетского войска, в то время удерживающий Киев, решился, наконец, формировать дружину из бывших офицеров царской армии, необученных студентов и юнкеров, находящихся в городе.
— Куда мальчишек под пули этих живодеров подставлять? Им же числа нет!
— Я б вашего гетмана, — горячился Михаил, — повесил бы первым! Кто полгода тянул, запретил формирование русской армии? Гетман. А теперь, когда жареный петух в голову клюнул, опомнился! В двух шагах враг, а они спохватились — срочно собрать дружины, штабы!
— Панику сеешь, — хладнокровно сказал Карась.
— Я? Панику? Вы меня понять не хотите. Жертва это, а не сражение. Мальчишки против армии! Но лично я уже решил: как бы там ни было, завтра иду в этот самый дивизион и запишусь врачом. Врачом не возьмут, пойду рядовым.
— Правильно! — Карась стукнул по столу.
— Завтра пойдем все вместе, — решил вспыхнувший пятнистым румянцем Сынгаевский. — Вся Алексеевская Императорская гимназия. Ура!
Ночевали у Булгаковых и чуть свет пошли в штабы дивизиона. До захвата города Петлюрой оставалось чуть больше 40 часов. И никто еще не знал, что позорно бежал под покровом ночи гетман, бросив обреченный город.
Что произошло дальше — с потрясающей трагической силой и магией личного присутствия изображено в романе «Белая гвардия».
Гетман и его штаб тайно скрылись под покровом ночи, бросив в городе один на один с несметным воинством Петлюры горстку юнкеров и спешно вооруженных гимназистов. На заснеженных пустых улицах города пытались удержать эти юные смертники, возглавляемые отважными офицерами, мощную конницу Петлюры.
По сюжету романа Алексей Турбин, не получивший предупреждения о предательстве гетмана, попадает под пули петлюровцев. Его ранение, побег, чудесное спасение загадочной черноглазой Юлией — печально-романтическая ветвь сюжета, сплетенного из элементов личных впечатлений и великолепного живого вымысла.
На самом деле было так. Как и решили, Сынгаевский, Карась, Николка и Михаил рано утром отправились записываться в армию. В полдень Михаил вернулся домой на извозчике и сквозь зубы бросил:
— Все кончено — Петлюра в городе.
4Петлюра — ужас Киева. Это погромы евреев и русских, грабежи, расстрелы, демобилизация.
Вскоре петлюровцы пришли за доктором Булгаковым и увели с собой. В доме никого не было, пришлось оставить Тасе записку: «Приходи к мосту на Подоле, принеси вещи, сигареты, еду».
Чуть свет Тася была в указанном месте. Увидела истоптанный, унавоженный конницей снег с пятнами крови. Сумятица, выстрелы, обрывки смачных украинских ругательств… Михаил сидел на коне, на рукаве синяя перевязь с красным крестом, занесенный метелью башлык. Склонившись к Тасе, он зашептал:
— Ночью петлюровцы наверняка драпать начнут. По этому мосту на Слободку отходить будут. Красные напирают.
— А ты как же? Если красные? Ты ж их больше всех боишься. — Держась за подпругу, Тася смотрела снизу в лицо мужа и видела в нем страшную, окаменелую отстраненность человека, осознавшего неминуемую гибель.
В тот день Михаил решил про себя — пан или пропал. Он далеко не был уверен, что останется жив. И не мог предполагать, какие потрясения ожидают его страшной морозной ночью.
