Генрих Метельман - Сквозь ад за Гитлера
Когда наша колонна бронетехники покидала город, пошел снег. Скоро пушистые хлопья забили перископ моего водителя, и машина ослепла. Я вынужден был вытащить кассету перископа и следить за дорогой через образовавшуюся щель. В машине мгновенно стало холодно, пришлось надеть перчатки, голыми руками орудовать стальными рычагами было невозможно. Шею я укутал толстым шерстяным шарфом, стало теплее, но управлять машиной в таком виде было чрезвычайно неудобно.
Утром взошло бледное зимнее солнце, оно поднималось прямо перед нами, и мы заняли позиции вдоль опушки леса. Отсюда было легко обозревать раскинувшееся перед нами заснеженное поле. Нас выручили сухие сучья, наломав их, мы разложили огромный костер, но тут же примчался один лейтенант и приказал нам погасить костер — дым демаскировал наши позиции. Но нам все же удалось убедить его, что врага поблизости нет и в помине, а без костра мы тут же обморозимся. Поворчав для порядка, офицер уступил, а потом и сам уселся у ярко пылавшего огня, отогревая замерзшие ноги. С одной стороны нас защищал лес, а с другой мы соорудили из снега нечто вроде низкой стенки и таким образом устроились поудобнее. На несколько километров вокруг не было ни души, если не считать сгорбленных местных жителей, и за все время, как стали лагерем, мы не услышали ни единого выстрела. В первый вечер один из офицеров, вероятно, для поднятия боевого духа обошел нашу позицию и дал отхлебнуть от бутыли со шнапсом. По крайней мере, хоть глоток шнапса получили. Позже мы заметили, как наши господа офицеры плюс обер-фельдфебель и группа любимчиков развели свой собственный костер и веселели буквально на глазах. Мы прекрасно понимали, что от одного глотка так не опьянеть, так что, скорее всего, они решили угоститься тем, что недодали нам. Подобный жест командования вызывал чувство, близкое к отвращению. А когда они стали горланить песни, это и вовсе показалось дурным предзнаменованием.
Три дня спустя ни с того ни с сего объявили тревогу. К этому времени мы уже успели привыкнуть к первому на Восточном фронте лагерю и нашему спасителю — костру. Если такая зима продолжится и дальше, мы готовы героически выстоять до ее конца, шутили мы. И наша колонна с грохотом вернулась в город, прямо на железнодорожную станцию, то есть туда, откуда выехала. Наш состав так и стоял там, хотя и без локомотива. После погрузки техники мы снова удобно устроились на наших деревянных скамейках, чувствуя себя в вагоне куда более защищенными, чем за броней танков. После затянувшегося и в целом довольно приятного ожидания мы двинулись в обратном направлении к Днепропетровску, но Днепр переезжать не стали, оставшись на восточном берегу реки, а потом повернули на юг к Запорожью. Днепр был очень широк и почти весь покрыт льдом, только на середине по воде продолжали плыть льдины. Над рекой висел влажный туман, скрывая горизонт и превращая все вокруг, включая и наши мысли, в серую кашу. Мы проезжали мимо спущенных под откос вагонов, усеивавших насыпь. Интересно, когда они оказались там? В период нашего летнего наступления? Или же были выведены из строя уже партизанами, когда перевозили наших солдат? Когда кто-то из дежурных остряков заметил, что совсем еще недавно мы разъезжали около французского городка под названием Коньяк, наслаждаясь ласковым солнышком, ему тут же велели заткнуться.
Миновало еще два дня, и мы достигли плоской заболоченной равнины, покрытой обдуваемым всеми ветрами льдом. Куда ни глянь — белая ледяная пустыня.
Унылое и в то же время отличавшееся своеобразной красотой зрелище. Низкие деревья, согнутые в одну сторону, и крытые соломой белые домишки, состоявшие, казалось, из одной только крыши, неведомой силой прибитой к матери-земле, чтобы противостоять ветру. Повсюду темными островками были разбросаны заросли камыша, в холодном воздухе носились потревоженные птицы. Мы достигли Сиваша, мелководья, расположенного восточнее Перекопского перешейка, связывающего Крымский полуостров с украинским материком.
После революции, в начале 20-х годов, когда части русской белой армии все еще удерживали Крым, вдоль этого перешейка были сооружены мощные линии укрепления, чтобы не допустить в Крым большевиков. Просчет этого плана обороны белых состоял в том, что они совершенно упустили из виду Сиваш, считая его непроходимым для огромной массы войск. Но когда сильный западный ветер угнал воды мелкого Сиваша в Азовское море, наступавшие с севера части Красной Армии дерзко воспользовались открывшейся им возможностью. Красноармейцы вместе с лошадьми и легким вооружением пересекли якобы непроходимые сивашские топи, уподобившись иудеям, перебравшимся через Красное море двумя тысячелетиями ранее. Многие солдаты погибли, утонув в трясине, но большинство добралось до южных берегов полуострова, где сосредоточились ничего не подозревавшие белые, и ударили им в тыл. Так весь Крым был отбит у войск белой армии. Мы прибыли в железнодорожный узел Джанкой, который мы сразу окрестили «Шанхаем». За время нашего пребывания там нам крепко досталось от атак советских самолетов, из чего мы заключили, что линия фронта не так уж и далеко. Добравшись по ведущей на юг однопутке до Симферополя, столицы Крыма, мы убедились, что близки к последней стадии нашего длительного странствия. И дня не прошло, как нас отогнали на запасные пути для предстоящей разгрузки. Наша четырехнедельная переброска подошла к концу. Как и во Франции, здешние железнодорожники тоже были одеты в довольно приличную темно-синюю форму. Они в наши дела не лезли, занимаясь только тем, что предписано их обязанностями, так что основная часть разгрузочных работ легла на наши плечи с той лишь разницей, как невесело шутили мы, что здесь, в отличие от Франции, уже не приходилось гадать, кто из местных железнодорожников коммунист, а кто нет — здесь ими были все поголовно.
С рассветом, таким же угрюмым, как и все вокруг, мы были готовы выступить. На сей раз наш командир роты решил обойтись без воодушевляющих речей. По отвратительной дороге мы двинулись к востоку и вскоре услышали грохот орудий — мы приближались к фронту. Дорога была забита техникой и гружеными автомобилями, навстречу мчались уже пустые грузовики. Управлять грузовиком на разбитой дороге было настоящим искусством, и мы не раз наблюдали, как многие водители, не справившись с управлением, съезжали в кювет.
Километров через двадцать мы оставили «шоссе», резко повернули направо и вошли в одинокую деревню, затерявшуюся среди холмов и кустарника. Она представляла собой одну-единственную немощеную улицу, вдоль которой по обе стороны тянулись неказистые глинобитные лачуги. Самое странное, что эта деревня носила вполне немецкое название Розентапь, меня очень заинтересовало это обстоятельство. Мне было известно, что императрица Екатерина приглашала немецких поселенцев из Швабии на постоянное жительство в Россию лет эдак двести назад. Я попытался отыскать их потомков, но, разумеется, не нашел — если не считать нескольких человек с величайшим трудом изъяснявшихся на ломаном немецком.
