Виктор Кондырев - Всё на свете, кроме шила и гвоздя. Воспоминания о Викторе Платоновиче Некрасове. Киев – Париж. 1972–87 гг.
«Что его ни раскрою – всё хорошо», – писал Лев Толстой о Куприне. Так можно сказать и о Викторе Некрасове.
Позволю себе заметить, дорогой мой Витька, писал мне В.П., что я не считаю себя профессиональным писателем. Конечно, я зарабатываю на жизнь своим пером. Игривым, шаловливым, лёгким, но не блудливым! Но пишу я лишь тогда, когда мне хочется. Пока такое получалось, дальше не знаю.
Но он любил, когда его называли писателем. И сам так отрекомендовывался.
– Вы чем занимаетесь в жизни?
– Пишу! – сухо отвечал В.П. незнакомым людям.
И люди умолкали, часто с почтением.
– А что вы пишете? – настаивали очень уж общительные.
– Разное! Это зависит от расположения духа!
Действовало безотказно, даже самые неугомонные отпадали с вопросами…
Глава пятая Мальчики остаются мальчиками
Застольные гости
Мама на всё лето уезжала преподавать в Русский культурный центр в Медоне. Виктор Платонович с наслаждением вкушал, – а иногда и всасывал, – радости холостяцкой жизни.
На телефонные вопросы мамы, чем, мол, питаешься, отвечал словами известного до войны парижского журналиста и острослова Дон Аминадо. Который, недоедая на скудные гонорары, дал объявление в «Русской мысли»: «Хожу на обеды. Расстояниями не стесняюсь!»
– Что вы хотите, Виктор Платонович, на ужин? – затевала обычный разговор Мила.
– Супчик!!!
– А котлетки хотите?
– Хочу и котлетки, но сейчас – супчик!
В нашей семье при слове «суп» все понимающе ухмылялись. Как-то Мила налила холостякующему Вике тарелку приготовленного пару дней назад супа и пошла хлопотать на кухню.
Чтобы поддержать приличия, я сидел за столом, присутствовал при трапезе.
Выхлебав суп, он невнятно поблагодарил.
– Ну, как суп? – спросила Мила.
– Прокис! – не вдаваясь в подробности, объявил В.П. и закурил.
– Как прокис? Почему же вы съели прокисший суп?! – запричитала Мила.
– Другого нет, а прокисший был тоже неплох, – спокойно ответил В.П.
С тех пор вопрос «Как суп?» вошел в анналы.
Вкусы Некрасова отличались лёгким извращением. Чёрную икру, устриц, крабов и гусиную печёнку – в рот не брал. Обожал оладьи, манную кашу, котлеты, супы и борщи, вареники с вишнями, чай с лимоном и булку с докторской колбасой.
К изыскам относился скептически. Вернувшись из гостей, где подавали маринованные куриные крылышки, с горестью сообщил:
– Накормили какими-то подмышками!
Из Норвегии Вика привёз пуд роскошной рыбы – солёной и копчёной. Мы с Милой поедали её, начиная с утреннего кофе. В.П. наслаждался нашим аппетитом, а с меня просто не сводил глаз.
– Что, плутовку сыр пленил?! – радовался В.П.
Я уписывал за обе щеки. А чтобы порадовать нашего рыбного благодетеля, ещё и разыгрывал акулий инстинкт, которым, по слухам, страдал дедушка Крылов.
Паясничая, я напомнил с укором Вике тот прекрасный день, когда он вёз красную рыбу с Камчатки и наивно надеялся довезти её до Киева. Но в Москве у Лунгиных рыбу перехватили и, позвав близких друзей и соседей, умяли её за считаные минуты.
– Точно так ели, как ты сейчас, Витька! – с тоской по родине промолвил В.П. и побежал за фотоаппаратом, увековечить…
Первое время писатель щеголял по квартире в махровом банном халате поверх домашней одежды, на манер английского эсквайра, выкроившего время отдохнуть в курительной комнате. Бывало, что и гостей в нём принимал. Приводя в негодование Милу, утверждавшую, что до приезда советских диссидентов такого позорища Парижу и не снилось.
Наконец ею был куплен в подарок Виктору Платоновичу халат явно поприличней, ставший излюбленным атрибутом домашнего уюта.
Вторым признаком уюта было чтение вслух. Читались любимые рассказы Тэффи.
Вика усаживался с книжкой и, оглядев стол, начинал красиво читать. Первым всегда шел «Городок» – о парижских русских после революции.
«Общественной жизнью интересовались мало. Собирались больше под лозунгом русского борща, но небольшими группами, потому что все так ненавидели друг друга, что нельзя было соединить двадцать человек, из которых десять не были бы врагами десяти остальных. А если не были, то немедленно делались».
– Ах, как это знакомо! – радостно злопыхали гости.
«Жители городка любили, когда кто-нибудь из их племени оказывался вором, жуликом или предателем. Ещё любили они творог и долгие разговоры по телефону. Они никогда не смеялись и были очень злы».
Некрасов замолкал и со сладкой улыбкой взирал на нас – ну, какое чудо!
Рассказчиком он был из ряда вон! Он мог долго, очень занятно, с подробностями говорить о своих встречах, путешествиях, визитах. О книгах, фильмах, замках, пляжах, аэропортах и вокзалах. Я слышал от пары-тройки критиков, что Некрасов не был таким уж эрудитом. Смотря кто об этом судит! Я знаю одно – все искали его общества, для беседы или просто узнать мнение. Знатоки литературы с удовольствием обсуждали с ним книги. Почитаемые мастера кино говорили как с равным о фильмах. Историки дотошно обсуждали события, а понимающие в архитектуре – рассуждали о модерне, рококо или пламенеющей готике.
Надо сказать, что повидать Виктора Платоновича приходили выдающиеся российские говоруны, краснобаи и златоусты. Актёры Зиновий Гердт, Всеволод Абдулов, Вениамин Смехов, Иннокентий Смоктуновский, Игорь Кваша, да всех я сейчас уже и не упомню.
Кваша потрясно рассказывал всякие театральные истории, вспоминал московские встречи с В.П., ужасно смешно копировал Брежнева. Вика хохотал наравне со всеми. Игорь оставил о себе особо благоприятное впечатление, искренне похвалив меня за мой рукописный альбом «Свои сто грамм». Смехов был менее напорист, частенько с чувством засматривался на свою красивую и молодую жену, но житьё театра на Таганке расписывал бесподобно и, выскочив из-за стола, разыгрывал сценки с участием воображаемого Юрия Любимова. Смоктуновский за чаем вёл себя незаметно, тихим голосом обстоятельно плёл рассказы, шутил с достоинством. Долго вспоминали с Некрасовым фильм «Солдаты», где Смоктуновский впервые снялся в кино, а Вика сыграл пятисекундную роль пленного итальянца!
Известный советский актер, а потом парижанин Лев Круглый первое время слегка робел и сидел по большей части молча. Был застенчив, как бутон розы. Несмотря на то что уже до эмиграции погромыхивал в кино и сверкал в театре.
Актриса московских театров Наташа Круглая-Энке на этих встречах транжирила свой божий дар на весьма натуральное изображение моей мамы, вечно волновавшейся по пустякам, рассеянной и доброй, обременённой собачкой-психопаткой Тусей.
Лёва с Наташей при первой возможности приглашались к Некрасовым на ужины или чаепития. Мама их очень-очень любила, расхваливала всем и любовалась ими. Действительно, приятнейшие люди, нежно за мамой ухаживавшие и с какой любовью помогавшие ей!
