Виктор Кондырев - Всё на свете, кроме шила и гвоздя. Воспоминания о Викторе Платоновиче Некрасове. Киев – Париж. 1972–87 гг.
Актриса московских театров Наташа Круглая-Энке на этих встречах транжирила свой божий дар на весьма натуральное изображение моей мамы, вечно волновавшейся по пустякам, рассеянной и доброй, обременённой собачкой-психопаткой Тусей.
Лёва с Наташей при первой возможности приглашались к Некрасовым на ужины или чаепития. Мама их очень-очень любила, расхваливала всем и любовалась ими. Действительно, приятнейшие люди, нежно за мамой ухаживавшие и с какой любовью помогавшие ей!
Лёва пил мало, как кошечка. Наташа же, ахнув пару-другую рюмашек, мило смеялась, чаще шутила и вела себя по-свойски. Пообвыкнув, Лёва и сам начал блистать монологами о столичной театральной жизни, чем чрезвычайно привлёк к себе Вику. Мама была счастлива, что мы наконец по достоинству оценили её драгоценного Лёвушку…
Круглые недавно вернулись из Мюнхена, куда их пригласили пару лет назад на постоянную и очень денежную работу на «Радио Свобода». Что с них возьмёшь, шушукались в Париже, артисты и останутся артистами, ума большого от них не жди! Бросить такую кормушку и вернуться нищенствовать!
– Понимаете, Виктор Платонович, – пылко говорила раскрасневшаяся Наташа, – невозможно там жить после Парижа! От тоски задыхаешься!
Вика понимал прекрасно…
– Стóит сегодня к нам зайти! – настойчиво приглашал по телефону В.П. – Придет Зяма Гердт. Захватите табуретки!
Зиновий Гердт в войну тоже, как и Некрасов, был сапёром.
В начале вечера они попытались было повспоминать о боевом прошлом, но быстро умолкли, смутившись нашими недовольными физиономиями.
– Потом договорим, когда не будет этих шпаков! – сказал Некрасов.
Зяма начал острить…
Гердт лучился, рассыпался в шутках и побасенках, любо-дорого! Не ленился подниматься со стула, чтобы подчеркнуть пантомимой свои чрезвычайно смешные истории. Жена напоминала ему: расскажи то, а теперь это. А как ты ходил своей мордой торговать, выпрашивать в гастрономе дефицитную колбасу! И Зяма с радостью изображал, описывал и входил в образ перед благодарными слушателями… С Гердтами мы потом ездили под Фонтенбло.
До сих пор вспоминаю с улыбкой.
Парижское лето
Мы быстро забыли советские праздники – и революцию, и женский день, и Первое мая. Остался в памяти только День Победы, единственный, отмечаемый Некрасовым со всей серьёзностью.
Правда, я не забывал поздравлять его и второго февраля, в день окончания Сталинградской битвы.
А в нашем Ванве особо почиталось освобождение Парижа в 1944 году.
Первые годы мы с В.П. с удовольствием разделяли радость французов. Праздничный подъём поддерживался бесхитростной утренней выпивкой в кафе «Всё к лучшему».
В этот день ветераны собирались на нашей церковной площади, тоже с утра пораньше хлопнув по стопке кальвадоса.
Формировалась колонна – десятка три мужчин, в орденах, некоторые в беретах парашютистов. Из чехлов доставались хоругви и знамёна, их почётные хранители разворачивали полотнища и замирали в сторонке. Духовой оркестр был отнюдь не кристально трезв. Некая прелесть заключалась в том, что бас-геликоном была дама. Потом приходил наш мэр со скромной свитой, школьный автобус привозил нарядных девочек-мажореток, выносились вперед венки, и процессия трогалась в путь, к памятнику погибшим горожанам.
В церкви ударяли в колокола, турецкий барабан бахал, девочки взмахивали жезлами, идущие с рынка граждане приостанавливались.
Мы с Виктором Платоновичем, сделав несколько раз ручкой, подобно дедушке Ленину на плакате «Верной дорогой идёте, товарищи!», возвращались в кафе.
Однажды мы, сами не ведая, попали на возложение венков на кладбище Пер-Лашез.
Само по себе зрелище было лишено нашей пригородной непосредственности и интереса не вызвало. Было слишком официально. Как всегда, Виктор Платонович потянул меня посетить любимую им могилу журналиста Виктора Нуара. Этот Нуар знаменит тем, что его убил на дуэли князь Пьер Бонапарт, племянник Наполеона. Фигура лежащего навзничь журналиста была отлита в бронзе неловким манером, поэтому в области ширинки, если присмотреться со стороны, наличествует некая выпуклость. У памятника это место отполировано до блеска, так как считается, что прикосновение к нему благоприятствует любовному пылу. Не разобравшись, Некрасов вначале думал, что речь идет о лежащем маге, исполняющем желание. Поэтому В.П. и вместе с ним все приезжие москвичи без задней мысли и охотно трогали у журналиста знаменитый протуберанец и задумывали сокровенное.
Вика уверял, что многое сбылось.
Вспомнил он эту свою оплошность через много лет, когда впервые вместе с нами увидел бронзовую скульптуру Джульетты во дворе её дома в Вероне. Правая грудь влюблённой девушки блистала как медный таз от миллионов прикосновений туристов. Там же на табличке объяснялось, что прикосновение к груди придаст вашей эрекции долговременную непреклонность. На этот раз В.П. всё понял, но тоже прикоснулся. Зачем – неизвестно, как сообщил он нам с улыбкой…
В письме от 17 июля 1979 года Виктор Платонович приукрашивает летнюю парижскую действительность:
«Только что вернулся с концерта Святослава Рихтера. Слушал его, правда, не в зале на Елисейских Полях, в вашей квартире по телику. Поседел, потолстел, отрастил какие-то седые баки, но играет ничего, слушать можно. А днём ходили с Раллисом на выставку скульптора Цадкина. Тоже ничего. Потом обедали в кафе “Barlay”, рядом с твоим марочным базаром… А до всего этого были на рю Дарю, на панихиде по злодейски убиенному Государю (сегодня 61-я годовщина). Давно мечтал посмотреть на живых белогвардейцев и монархистов. Они оказались старичками крепко за 70, а тогда, вероятно, были юными кадетами и юнкерами… Как видите – развлекаюсь.
Работе это не мешает, т. к. встаю не как вы, бездельники, а в семь утра! В 8.30—9 уже в рабочем кресле, возле телефона, – туда не достигают солнечные лучи…
После двух езжу в Париж – придумываю какой-нибудь предлог. Вечером, под звуки чего-нибудь прекрасного – Горовицов или испанских гитаристов, листаю “Чукоккалу”, читаю английского Овчинникова или роюсь в книгах – нашёл массу книг, которых никогда не раскрывал… Потом вечерний чай и сон… Распорядок железный. И никакого мне юга и телефона не надо – тихо, спокойно работается, вокруг книги, Париж пуст, телефон молчит – чего ещё надо…»
…Мы были в отпуске. Только возвратились – сюрприз!
– Знаете, кто у вас жил три дня? – улыбается В.П. – Юз Алешковский! Ну а вы мне свинью подложили, падлы!
Вечером знаменитый американец позвонил из нашей квартиры, поинтересовался, где можно сейчас достать что-нибудь выпить. Нигде, заявил не менее знаменитый парижанин Некрасов, всё закрыто, ни у него, ни у детей ничего нет. Мол, сам смотрел после их отъезда.
