Карл VII. Жизнь и политика (ЛП) - Контамин Филипп

Так что в ходе своих путешествий Карл VII столкнулся с разоренной страной и населением, которое, конечно, было мужественным (оно не сдавалось) и решительно настроенным на выживание [792], но в то же время уменьшившимся и обнищавшим, чьи жалобы были законными, даже если король не нес ответственности за климатические катастрофы, которые иногда были очень пагубными, как в 1438 году к северу от Луары и в 1455 году к югу от нее. Главными просьбами и требованиями подданных к королевской власти были мир и безопасность.

Королевские въезды в города

Честно говоря, нет источников, которые могли бы рассказать нам, как жители сельской местности (жители "равнинной страны", незащищенной или слабо защищенной, несмотря на множество укрепленных церквей) реагировали на появление королевской кавалькады, можно лишь предположить, что приезд короля не заставал их врасплох, так как слухи распространились очень быстро, не говоря уже о предварительном уведомлении от гонцов и интендантов, отвечавших за подготовку жилья и организацию ночлега. Относились ли они к этому как к неизбежным дополнительным поборам? В любом случае, движимые не только почтением к королю, но и любопытством (как ныне во время велогонки Тур де Франс), они должно быть пытались хоть мельком увидеть государя, возможно, подойти к нему, пожаловаться на членов из его свиты или полюбоваться повозками с его скарбом. Была ли у них возможность при посредничестве лидеров своих общин, клириков и мирян, изложить свои претензии Карлу VII? Трудно представить, что вслед уезжающему королю звучали гневные проклятия и свист, но кто знает?

Мы лучше знаем о том, какой прием оказали королю его добрые города, особенно во время первого въезда, имевшего большое политическое значение.

Так было и с Парижем, из которого Карл VII бежал в 1418 году будучи еще Дофином и который нагло отказался открыть перед ним ворота в 1429 году, когда Жанна д'Арк призывала столицу это сделать. Королю пришлось многое простить главному городу королевства. Дневник Парижского буржуа дает ценное свидетельство об этом "первом радостном появлении" короля в столице, которое можно дополнить рассказом Жана Шартье, монаха из Сен-Дени, которого король только что назначил своим придворным историографом, а также повествованиями Ангеррана де Монстреле и Марциала Овернского.

Все началось со штурма Монтеро 10 октября 1437 года, в котором король в кои-то веки проявил свою доблесть. Англичанам из гарнизона разрешили свободно покинули город, потому что они прибыли во Францию "как иностранцы и завоеватели". Но те, кто был из "языка Франции", "отрекшиеся" французы, были вынуждены сдаться на милость короля. Некоторых сразу повесили, других отправили по тюрьмам "с веревкой на шее". Парижане были недовольны тем, что англичанам, которых насчитывалось около 300 человек, было позволено свободно уйти, поскольку их всех считали "убийцами и ворами". И все же "надежда на пришествие государя их утешала".

Король прибыл 12 ноября, под проливным дождем, и парижане отпраздновали это событие "как подобает только Богу". Въезд носил ярко выраженный военный характер. Король и Дофин, в доспехах но без шлемов на головах, были окружены тысячей латников и вдвое большим количеством лучников, под командованием Орлеанского бастарда, державшего в руке жезл командующего. Под развернутым знаменем с изображением Святого Михаила на фоне золотых звезд, купеческий прево Парижа Мишель де Лайе преподнес Карлу VII ключи от города, которые тут же были переданы коннетаблю Ришмону. Король въехал в столицу через ворота Сен-Дени. Именно в этот момент, вспомнив прошлое, Карл VII, как говорили, пролил несколько слез. Купеческий прево и эшевены несли над королем "небо" (балдахин), как во время церемонии Праздника Тела и Крови Христовых. Так было принято на протяжении нескольких поколений. По улицам стены домов которых были покрыты гобеленами и полотнищами дорогой материи, процессия прибыла к собору Нотр-Дам, двери которого были закрыты. Епископ Жак дю Шателье, до конца бывший ярым сторонником двуединой монархии, принес богослужебную книгу (несомненно, Евангелия), на которой после некоторых колебаний Карл VII поклялся, "что он будет верно делать все, что должен делать добрый король". В ответ ему было сказано, что так же поступали и все его предшественники. Далее епископ объявил Карла VII "христианнейшим королем" и своим "суверенным и праведным господином". Затем двери Нотр-Дам были открыты, король вошел в собор, где началось пение Te Deum. Было четыре часа пополудни. Для Карла VII этот день закончился в королевском дворце, где, как и планировалось, он остановится.

В течение всей ночи в столице царило веселье, парижане пили вино, разжигали костры и танцевали на улицах под громкую  музыку исполнявшуюся на различных инструментах.

13 ноября в церкви Сент-Катрин-дю-Валь-дез-Эколье в присутствии короля и множества священнослужителей была проведена торжественная служба за упокой души графа Арманьяка, убитого девятнадцать лет назад. Настало время покаяния. Церемония была впечатляющей, посмотреть на действо собралась огромная толпа, но были и разочарованные, все те, кто напрасно ожидали "donnée" [793]. Также упоминается, что король продемонстрировал народу реликвию частицы Истинного Креста, хранившуюся в церкви Сент-Шапель. Затем "представители города Парижа, Парламента и Университета обратились к нему с несколькими просьбами, которые он благосклонно удовлетворил". Хотелось бы узнать об этом больше.

Марциал Овернский подробно описал торжественный въезд короля в столицу обставленный как череда праздничных представлений. На помостах установленных на перекрестках улиц и площадях, королевской процессии были представлены "живые картины" изображавшие семь смертных грехов, три богословские добродетели и четыре главные добродетели, Святого Иоанна Крестителя, страсти Христовы, Святого Фому в Индии, Святого короля Людовика, Святого Дионисия, Святую Женевьеву, Святого Мориса, оленя, выбегающего из леса, преследуемого собаками, Воскресение со Святым Михаилом, взвешивающим на весах души, ложе правосудия, три закона (божественный, естественный и человеческий), Благовещение, Рождество, Пятидесятницу, Святую Маргариту (в виде прекрасной девушки, выходящая из пасти дракона). В общем, операция по взаимной демонстрации теплых чувств короля к горожанам и наоборот, очевидно, прошла успешно, а Карл VII сыграл свою роль так же хорошо, как и городские официальные лица, знатные и простые люди. Но на самом деле, недовольство связанное с отсутствия безопасности в парижском округе, все еще сохранялось. Королевские войска должны были положить этому конец, но они довольствовались тем, что делали вид, что что-то предпринимают. В результате поставки продовольствия были затруднены, а цены постоянно росли. "Хотя король находился в Париже, порядка не было и в помине", грабители продолжали продолжали орудовать безнаказанно, как будто не было ни короля, ни герцогов, ни графов, ни прево. К счастью, хороший урожай капусты помог несколько умерить надвигающийся голод. Король уехал из Парижа 3 декабря, по сути ничего хорошего для города не сделав, а только посмотрев на столицу. Захват Монтеро и торжественный въезд короля обошлись Парижу в более чем 60.000 франков. Здесь мы видим двойственную реакцию общественного мнения [794].

По воспоминаниям оставшегося анонимным монах из бенедиктинского аббатства Святого Марциала, когда 2 марта 1439 года Карл VII в сопровождении Дофина собирался въехать в Лимож, толпа детей, несущих в руках маленькие флажки с нарисованными на них гербами Франции, вышла из города, чтобы приветствовать их криками "Да здравствует король и монсеньор Дофин". Собравшиеся за городскими воротами монахи, один за другим преподносили Карлу VII священные реликвии. Каждую новую реликвию король принимал с поклоном, а затем продвигался дальше. Все это действо сопровождалось торжественными песнопениями. Таким образом, он добрался до одних из городских ворот и под балдахином, который несли консулы и знатные горожане, прошествовал по главной улице, по обеим сторонам которой были расставлены солдаты. Безопасность прежде всего! Люди кричали "Ноэль! Ноэль! Ноэль!", а дети продолжали громко восклицать "Да здравствует король и монсеньор Дофин". Возможно, их заранее научили произносить это на языке ойль, а не на лимузенском диалекте. В городском соборе у главного алтаря посвященного Святому Марциалу, епископ, Пьер де Монбрен, дал королю свое благословение. Не посетив склеп святого, он вышел на улицу, сел на коня и все еще под балдахином, поехал к дому Гийома Жюльена, где должен был остановиться. Автор повествования подробно рассказывает о помещениях, отведенных для королевских духовника, врача и аптекаря, некоего Г. Буте из Буржа, которому он должен был уступить свою кровать. Что касается Дофина, то его разместили у аббата монастыря Святого Марциала. Каким-то образом незаменимый Танги дю Шатель добыл восьмимесячного леопарда, которого он подарил Дофину, но однажды ночью, зверь, выпрыгнув  из окна, погиб удушенный веревкой, которая была у него на шее. Дофин был  этим очень расстроен и приказал сделать из леопарда чучело. Монах не забыл упомянуть, что лошади королевской свиты потребляли слишком много овса. Утром 12 марта, перед отъездом короля, состоялось прилюдное обезглавливание одного попавшего в плен рыцаря, служившего англичанам и причинившего много зла.