Теодор Крёгер - Четыре года в Сибири
Медведица с двумя годовалыми медвежатами, лось, несколько лосих недалеко от нас с безумными глазами пытаются прорваться через густую тайгу. Зайцы подскакивают мимо, я вижу птиц, пролетающих сквозь дым.
Я вижу группу примерно из ста пятидесяти немецких и австрийских военнопленных, также и с другой стороны я вижу товарищей, в том числе Ивана Ивановича, черного от сажи и дыма, которые через чащу подходят к нам. Спокойные нервы и небольшое присутствие духа позволяют нам определить обходной путь.
Толпа хлынула по неровной лесной дороге. Движемся к реке. Там, видя воду, их безумное возбуждение успокаивается, но полицейский капитан уже выкрикивает свои приказы в середине толпы. Паром раз за разом перевозит людей, другие, среди которых я вижу много военнопленных, бросаются в избы и выносят оттуда в руках немногочисленные пожитки населения.
Огонь не знает границ, и его мощь настолько сильна, что скоро не только посевы, а уже первые избы и их крыши начинают дымиться. По улицам бегут куры, лошади, овцы, быки, они топчут людей и все вместе скапливаются у реки, на большом, свободном месте.
Там нечему гореть.
Паром едва ли может принять убегающих людей. Он частично уже под водой. Объединенными усилиями мужчины тянут паром за стальной трос. Не успела большая часть людей выйти на другом берегу, паром снова тянут назад. Люди падают на мелководье, останавливаются и ошарашено оглядываются на море огня.
Люди все еще бегут по улицам, снова и снова они исчезают в маленьких, почти развалившихся избах, спасают свое последнее имущество, свои иконы и лампады, пока беззвучные слезы текут по их лицам.
Человеческий крик заглушается ревом и топотом скота. Тщетно пытаются люди спасти скот, животные упрямы, неудержимы, кусаются, убегают, с пронзительным ревом бегут дальше. Они обезумели перед постоянно приближающимся огнем.
Огонь охватил двести изб.
Даже река кажется огненным морем.
На берегу, на широком, свободном месте, стоят лошади, коровы, телята, овцы. Они сжались в тесный, дрожащий, ржущий, мычащий, ревущий клубок и пристально смотрят на другой берег.
Там стоят и сидят крестьяне с их женами и детьми. Вокруг них лежат разбросанные без разбора их немногочисленные пожитки. Глубокая печаль и безнадежность видна на лицах. Матери держат спящих грудных детей на руках, слышны всхлипывающие детские голоса, которых никто не пытается успокоить. Многолетний труд, печальная жизнь, полная лишений, едва взошедший, зачахший посев, немногие, заботливо оберегаемые пожитки, которые они копили – все это большей частью уничтожено.
Что ждет их всех? Голодная смерть?...
Их пальцы судорожно сжались в грозящий кулак, теперь они медленно распрямляются, и люди набожно крестятся.
Всю ночь бушует огонь; ужасающе сильный, непреодолимый! Когда он утих, первые снова переезжают туда.
Их скот толпится навстречу им. Дрожащие руки обнимают шею маленькой, косматой лошади, которая представляет собой наибольшую ценность бедняка. Слезы падают на голову боязливого, остававшегося без надзора животного.
Муниципалитет по хвастливым законам любой революции стоял под девизом: «Все для народа». Но для народа не было никаких денег, потому что прежнее правительство из-за коррупции оставило казну совершенно пустой.
Иван Иванович, хотя теперь он больше не был начальником, появился в новой городской управе. За ним толпились крестьяне сожженного района.
Короткая беседа закончилась рукоприкладством, потому что бывший полицейский капитан избил двух революционных комиссаров, и так как тут было много крестьян и солдат, которые взяли под защиту их прежнее начальство, Иван Иванович получил разрешение использовать находящиеся в работе лесопилки и машины и весь имеющийся в распоряжении персонал для восстановления сожженного района.
Таинственное открытие
Время шло дальше.
Всюду кипела работа, да, даже не хватало рабочих рук. Лагерь военнопленных был пуст. Крестьяне все больше и больше расширяли свои поля. Они чинили свои избы, строили новые и все увеличивали.
И на месте пожарища тоже появилось уже много новых домов.
Мой сын рос прекрасно. Он был большой и сильный, и если он кричал, когда хотел есть и тянулся к матери, его было слышно далеко повсюду. Когда он был сыт, его черные глаза сияли как блестящие угли, он становился озорным, смеялся и хватал мой нос, мои уши, волосы и пальцы. Все это делало меня бесконечно счастливым.
- Я думаю, Федя, ты выполняешь все желания твоего ребенка, – поддразнивал меня мой друг Иван, если видел, как я играю с ребенком.
- Я вижу, как Петр часто хлопочет у колыбели. Он – настоящая мать-медведица, – говорила Фаиме.
- Скажите, Фаиме, не хотите ли вы все же окрестить ребенка? Он уже достаточно большой! Сейчас это языческий ребенок!
- Это не так просто, Иван Иванович, так как отец и мать принадлежат к разным религиям. Мы хотим еще немного подождать!
- Подождать… подождать..., Фаиме, правильно... пока вы оба не будете дома... Конечно же, об этом я не подумал...
- Но вы же еще обещали нас сопровождать? Неужели вы теперь не хотите?
- Вовсе нет, Фаиме... я хочу... Я даже обещал Крёгеру сопровождать его в Германию. Это также моя последняя надежда, если я больше не могу служить России, моему отечеству.
Но это же не может долго продолжаться, Иван Иванович!
- Нет, Фаиме... это не будет больше долго продолжаться... Это и не может больше долго продолжаться! Вы правы...
- Я сделаю тебя директором фабрики, Иван, при твоем импозантном виде это как раз подходящая должность для тебя.
- Но я все равно как-то однажды вернусь в Никитино, Федя, в эту глушь и монотонность, которую я так часто проклинал. Что я увижу здесь, как это здесь будет, кто останется живым? – звучал задумчивый голос моего друга.
- Мы все посетим Никитино. Как мы сможем забыть, вообще, все то, что мы здесь испытали? Мы посетим наших друзей в Забытом, моих братьев, охотников на пушного зверя в разбросанных деревнях и поселках и все вместе порадуемся встрече, – сказала Фаиме, и в ее словах звучала та же мечтательность, что и в словах капитана.
- Мы тогда станем совсем другими, не такими, как сегодня, – произнес все еще задумчиво Иван Иванович. – Я больше не буду носить мундир, больше не буду служить царскому орлу, и никто не будет бояться меня как когда-то и теперь все еще, и пережитое будет казаться нам только сном. Мы пришли сюда как чужаки, и мы тоже снова уйдем отсюда, но люди, которые всегда здесь жили, они остаются вечными, как природа вокруг них. И если нас больше не будет, здесь все будет точно так же, как теперь, как это было всегда. Федя, нам нужно бы еще раз съездить в Забытое! Никитино это уже достаточно дикая местность, но Забытое стоит на краю вечности. Кто знает, вероятно, у нас больше не будет возможности увидеть все это еще раз.
