Александр Житинский - Дневник maccolita. Онлайн-дневники 2001–2012 гг.
Последние строчки мы пели вместе.
Такие мгновения остаются навсегда.
Dimkin. Послесловие
16 сентября
Послесловие издателя, которое я позволил себе поместить в самом конце Живого Журнала Горчева.
ДИМКИН(послесловие издателя)Впервые я его увидел в середине августа 1999 года, в Лахте, куда он приехал на первый Летний Лагерь Лито им. Лоренса Стерна, в котором Дима был моей правой рукой – секретарём этого Лито, выполнявшим из Казахстана всю сетевую работу: принять сочинения у новичков, поставить их в очередь, вовремя вывесить на сервере и, конечно, модерировать гостевые книги Лито, где с утра и до утра шли оживлённые разговоры и перебранки.
Быть таким помощником он вызвался сам в ответ на мои жалобы, что, мол, вот вы все тут приходите на готовенькое и еще недовольны чем-то, а бедный Масса, не имея соответствующей квалификации, уродуется по ночам с модемом, чтобы во-время подготовить обсуждение.
И Горчев написал, что готов мне помогать. Безвозмездно, естественно.
Так что он был в какой-то мере мой заместитель и уже имел в Лито и явных друзей, и скрытых недругов. Но недруги в Лахту не приехали, и мы провели там неделю, наслаждаясь беседами, вином и теплым питерским летом.
Тогда же, в Лахте, я преподнёс своим «литовцам» сюрприз в виде их первых книжек, выпущенных издательством «Геликон Плюс» тиражом по 100 экземпляров каждая. Там были первая книга стихов Оли Родионовой «Мои птицы на ветках», книжка Линор Горалик «Цитатник», книги прозы Романа Губарева, Павла Афанасьева, Владимира Григорьева. Была там и первая книга Дмитрия Горчева «Рассказы» с его рисунком на обложке.
Наблюдать, как Дима раскрывает и рассматривает свою первую книгу, было радостно.
Тогда же, в Лахте, мы с ним подробно поговорили о его литературном будущем, и я предложил ему перебраться в Питер, поскольку считал Казахстан и город Алма-Ату не самым лучшим местом для существования русского писателя.
А в том, что Горчев настоящий писатель, я уже к тому времени не сомневался. Впрочем, как и его друзья из Лито.
Но на счастье Дима был и прекрасным художником, что дало мне возможность не просто позвать его в Питер, но и сразу предложить работу в издательстве в должности главного художника на достаточно скромных условиях, какие «Геликон» мог ему предложить.
Горчев тогда подумывал о Москве, но я выразил сомнение в этом выборе, считая, что человеку с таким направлением таланта и таким характером, как у Горчева, Питер подходит лучше.
Не знаю, что сыграло свою роль – мои ли советы или общее очарование городом, в который Горчев попал впервые, но он сделал выбор.
Ошибся он или нет – так никто и не узнает. Его жизнь в Питере оказалась трагически короткой – всего 11 лет, из которых 6 лет мы проработали бок о бок. Но Писателем он стал здесь, и роль города в этом превращении огромна.
Впрочем, он сам об этом написал.
Работать с Горчевым было небезынтересно. Такой элемент, как планирование чего-то – каких-то действий в какие-то сроки, – начисто выпадал из обихода и превращался в мистическую надежду, что всё как-то образуется. Дело в том, что Горчев, как человек творческий, предпочитал заниматься тем, что хочется, а не тем, чем нужно. Совпадало это не часто.
Впрочем, всё действительно как-то устраивалось, несмотря на срыв всех и всяческих сроков, но почему-то обходилось без больших скандалов с заказчиками. В Горчеве было нечто, что не позволяло на него сердиться по-настоящему. Весь запас непримиримости улетучивался при взгляде на этого «сокровенного», если воспользоваться словом Андрея Платонова, человека, в котором сразу угадывались глубина, совесть, детская чистота и детская же беззащитность, скрываемые под маской иронии.
– Только не надо на меня кричать, – тихо говорил он, хотя кричать на него никто никогда и не пытался. Так он реагировал на легкое повышение голоса.
Он отнюдь не был «христосиком». В жесткости отношения к людям и к себе прежде всего он мог поспорить с любым мизантропом. Да и сам при случае называл себя так. Но я никогда не встречал мизантропов, которых бы так любили окружающие и прощали им всё, что можно и нельзя простить.
За что? Наверное, за талант.
В этой книге, как на ладони, виден путь становления этого таланта как в качестве писателя, так и в качестве художника. Пластичность текстов Горчева, его языка, можно было заметить еще при первом ознакомлении с его рассказами и сказками в 1998 году. С годами вырабатывается безошибочно узнаваемый горчевский стиль, в котором главное – неповторимость интонации. Некоторые пытались имитировать её ввиду кажущейся простоты, но не вышло. Лирический герой Горчева Димкин и здесь выказывал свою сокровенность, не желая открыть одному ему известной тайны и ответить на недоумённые вопроосы.
Например, на такой: почему многие читатели, не переносящие бытовой нецензурщины и употребления ненормативной лексики в текстах, делали для Горчева исключение, как бы не замечая сакральных слов, разбросанных в его рассказах? Сам я тоже не люблю текстов, пересыпанных матом, сам употребляю редко, разве что в прямой речи персонажей. А Димкина читаю с наслаждением.
Лирический герой Димкин так говорит и думает, но разве мы поставим его рядом с отморозками с их «бля-бля-бля» через каждое слово?
В пору первых книг Горчева мне приходилось участвовать в многочисленных дискуссиях на эту тему. Дискуссии, слава богу, прошли, а проза Горчева осталась.
И вот тут, чтобы выдержать тон мемуарно-критической статьи, надо было бы поговорить о «народности» Горчева, но я не буду этого делать, хотя уверен, что Дима создал глубоко народный тип с ласковым именем Димкин, который равно близок бомжу с Лиговки и профессору Университета, если только профессор не уверовал в то, что он и в самом деле Профессор.
Вот, кстати, пустячок, но приятно, как говорится. Меня всегда изумляла та необъяснимая точность, с которой Горчев пользуется прописными и строчными буквами, говоря ли о коньяке-хенесси и собако-степане или о Мироздании. Ну с Мирозданием понятно. Но почему Кольцевая Дорога тоже с большой буквы?
Но это всё абсолютно точно, и, главное, так и следует писать.
Русский язык у Горчева ведёт себя, как верный пёс: где нужно, залает, а где уместно – подластится. Но иногда и взвоет в тоске, не без этого.
Что до народности, то сам видел, как волновался Дима, когда возвращался на Родину после первой поездки за рубеж. И ездили всего-то на неделю в Стокгольм, где русскоязычная публика, кстати, заполнила офис Шведского союза писателей и устроила Горчеву восторженный приём.
А он хотел домой и как-то суетился перед границей. Наверное, волновался, что не пустят обратно. С отъездом были проблемы. И российские, и финские пограничники продержали нас по часу из-за горчевского казахстанского паспорта, который к тому же был весьма потрепан из-за ношения в заднем кармане брюк, а фотография Горчева так вообще болталась на одной нитке. Пришлось мне показывать нашим пограничникам книжку-сволочи, как написал бы Горчев, с портретом автора на обложке. Название капитану-пограничнику явно не понравилось, но штамп в казахстанском паспорте он всё же поставил.
