Теодор Крёгер - Четыре года в Сибири
Высокая скамейка, толчок, и я высоко поднял сорванца, вложил ему ложку в руку, он должен есть.
Как молодое, неловкое животное он бросается на еду. Он забывает все, что стоит на столе, он лишь снова и снова кусает толстый кусок хлеба. Он отложил ложку, но он держит хлеб в своих маленьких, радостных ручках. Он знает хлеб, так как нищему сначала дают хлеб – и лишь потом что-то еще, иногда.
Не был ли сам я когда-то нищим?
Боязливо садится за стол Маруся. Воодушевленно ее взгляд скользит по еде, все же и она сначала хватает хлеб, и только после первого куска она крестится; голод заставил ее забыть об этом.
Наташа и Ольга вытирают слезы своими фартуками. Потом мы отворачиваемся от них. Мы не хотим мешать им, и делаем вид, как будто у нас есть более важные дела, чем наблюдать за ними.
Когда я потом снова возвращаюсь в кухню, я вижу Марусю, сидящую, скорчившись, в углу, где висит икона. Она спит, в руке ребенок.
Положив голову ей на колени, растянувшись во весь свой маленький рост, на скамье спит мальчик. Тихо, стараясь не шуметь, Наташа и Ольга хлопочут на кухне.
- Мама... Хлеб..., – внезапно шепчет испуганно ребенок во сне. Его детский ум уже знает, что бедная мать не может дать ему ни кусочка хлеба, поэтому он просит так испуганно. Вероятно, он уже сам чувствовал мучения замученной и отчаявшейся матери, которая не может ничего ему дать.
Маруся! Ты навсегда останешься для меня воплощением святой матери.
Иван Иванович приходит ко мне. Он серьезен.
- Федя, приехали восемь человек из Омска, уполномоченные правительства Керенского, которые хотят все реорганизовать в Никитино; приди ко мне. Я должен поговорить с тобой и моими прежними подчиненными.
В жилой комнате полицейского капитана я встречаю Иллариона Николаевича, затем прибывшего несколько дней назад есаула – ротмистра – казачьей дивизии Сибирского казачьего войска, унтер-офицеров полиции, представителей тюремной стражи, чиновников городской управы, Кузьмичева, Лопатина и нескольких старых солдат конной полиции.
Когда дверь открывается и появляется полицейский капитан, все вытягиваются по стойке «смирно», потом мы садимся.
- Ваше превосходительство, господа! – начинает капитан. – Люди, посланные правительством Керенского, прибыли к нам в Никитино, чтобы реорганизовывать все в нашем городе. Старое должно исчезнуть и взамен этого вводится новая система управления гражданских органов власти и учреждений военной администрации. Большинство из нас принадлежит к старому режиму, мы служили ему, присягали ему в верности. Старый режим пал, мы должны, хотим мы или нет, подчиняться предписаниям нового правительства. Я обращаюсь ко всем вам больше уже не как полицейский капитан, а как житель Никитино, который когда-то должен был заботиться о безопасности населения. Обсудить нужно только один вопрос: освобождение преступников в нашей тюрьме на основании общей амнистии. Это в целом 318 преступников, и в их числе нет ни одного политического. Я хотел бы услышать ваше мнение об этом, и потому я тоже вас пригласил. Я покину свой пост, только если против меня применят силу. Не по причинам принципиального сопротивления против нового правительства, а лишь потому, что я считаю безумием выпускать каторжан на беззащитное население. Мы знаем, какие ужасные эксцессы произошли в Петербурге и других крупных городах, и я хочу избежать этой ситуации, которая непременно произошла бы также и в моем городе.
Поднимается крепкий, стройный казачий есаул.
- Мы, офицеры, выполнили свой долг, и мы готовы продолжать выполнять его и в дальнейшем. Наши подчиненные должны судить о нас, и я готов подчиниться их мнению. Тем не менее, я считаю, что освобождение заключенных было бы гнусным преступлением по отношению к населению, и мы должны защитить себя от этого.
- Нельзя ли было бы перевезти каторжан в большой город? – замечает генерал.
- Нет! – отвечает резко есаул. – Представители нового режима отказываются от этого. Они настаивают на освобождении.
- Освобождение невозможно! Наши женщины, дети, все наше имущество, наши дома, все будет уничтожено! – звучит со всех сторон.
- Мы согласны подчиниться новому режиму, нам не остается ничего иного, – говорит подчеркнуто представитель городской управы, – но на освобождение преступников мы ни в коем случае не можем пойти. Это было бы безумием!
- Иван, – говорю я неуверенно, – вся страна должна будет подчиниться новому правительству. Никитино не может стать исключением. Но мы все хотим попытаться противостоять неизбежному.
- И что это могло бы быть, господин Крёгер, по вашему мнению...? – прерывает меня есаул громко и резко.
- Это значит, предоставить оружие и патроны в распоряжении тех, кто был уполномочен и призван защищать население, и делал это до сих пор, чтобы при необходимости предотвратить опасность.
Все глаза направлены на меня. После месяцев и лет нашего совместного существования я читаю в них недоверие.
- Пленные, естественно, должны вести себя пассивно, добавляю я, – но если опасность очень велика...
- В целом в нашем распоряжении из числа полицейских, конных и пеших, а также обученных солдат, это в большинстве случаев сибирские стрелки, 46 человек. На каждого, таким образом, приходится примерно десять арестантов. Но может случиться так, что преступники добудут себе оружие, тогда наши силы будут слишком неравны. Всех, кто окажет сопротивление, зверски убьют после возможной их победы. Мы же все это понимаем, – говорит Иван Иванович спокойным голосом.
- У меня нет возражений против того, чтобы вооружить также нескольких военнопленных, унтер-офицеров и уже давно работающих в городе солдат, – говорит генерал.
- Я против, – кричит есаул, – какое дело пленным до наших дел и наших беспорядков?
- Никакое, совсем никакое, есаул, – отвечает его превосходительство, – но нам следует непременно обеспечить себе абсолютную уверенность в нашей победе. В этом случае мы боремся не за победу как солдаты, а за безопасность наших семей. Я полностью согласен с предложением господина Крёгера и требую вооружить нескольких военнопленных, которых должны выбрать я, господин полицейский капитан, господин Крёгер и лагерный староста. Мы можем сразу проголосовать за это.
- Кто против? – спрашивает полицейский капитан.
- Я думаю, что никто, – говорит после короткой паузы есаул, – я вижу, что его превосходительство, несомненно, прав.
Ночью оружейный склад был открыт, винтовки и патроны проверены, станковый пулемет произвел несколько выстрелов вне города, мужчины приходили и уходили, всех их вооружали и обеспечивали достаточным количеством патронов.
