Юрий Штеренберг - Истории, связанные одной жизнью
Примерно в течение двенадцати лет после Джимы Миша не заводил собак. Я не говорю животных потому, что кошек он не считал за “людей”. 22 июня 1981, в сороковую годовщину начала войны, родился Алеша, а когда Алеша пошел в четвертый класс, в их доме появился щенок ризеншнауцера. Принцип выбора собаки у Миши остался прежний: пес должен быть сильным, страшным и злобным. Но опять получился прокол — злобность у этого пса отсутствовала напрочь. Максимум, что мог делать Нильс — это гонять котов, да и то только тех, кто его явно боялся. В противном случае он делал вид, что ничего отвратительного вблизи себя не замечает.
Наша Люся вынуждена была иметь с ним контакт. Как-то мы с Нонной поехали в недолгое речное путешествие и оставили Люсю у Миши. Нильс был тогда еще совсем молодым, но уже не щенком, и Люся сразу же увидела в нем смертельную опасность. Она провела под кушеткой в недосягаемом месте все время. Миша рассказывал, что однажды Нильс загнал ее в промежуток между отопительной батареей и стеной, и она там находилась несколько часов в совершенно распластанном виде. Нильс был и остается поныне — он, слава Богу, на момент написания этих строк жив — очень гостеприимным псом. Он определял, что идут родственники, еще тогда, когда они только подходили к наружной двери, и начинал метаться по квартире и громко лаять. Когда же мы входили, то он бросался к нам, а так как масса у него была значительная, то удержаться на ногах было непросто.
В собачью школу его не водили, и он вырос полным недорослем. А, следовательно, не получил право на законное продолжение рода. И остался на всю жизнь девственником и сексуально озабоченным. Я несколько раз взывал к совести его родителей, но мне отвечали, что и так едва справляются с ним, а после того, как он попробует, удержать его будет невозможно. И действительно, удержать его, например, от обследования помойки никому не удавалось. Очень часто это кончалось неприятностями: то он порежет лапы, то отравится чем-нибудь.
Как и все наши животные, Нильс любил ездить на дачу и особенно купаться в канале. Но плавать рядом с ним мог только Миша — он входил в воду так, чтобы для приближения к нему Нильс должен был плыть против течения, а сам плыл с максимально возможной скоростью. То же самое он делал, плывя с того берега в обратном направлении. Несколько раз я имел неосторожность пробовать плыть рядом с собакой. Это мне обошлось получением ран, и довольно глубоких: Нильс легко нагонял меня и своими лапами с растопыренными когтями пытался удержать от гибельной затеи.
На даче же состоялись его встречи с нашими уже позже появившимися котами. Вначале с Зайчиком, а потом с обоими нашими ребятами. Зайчик был уже взрослым, большим и сильным котом, а Белый только-только вырос из детского возраста. И что же? Зайчик безумно боялся Нильса и либо убегал с участка, либо прятался под домом, куда, из-за абсолютной захламленности, большой собаки хода не было. Белый же спокойно смотрел в глаза Нильса и не спеша, но уверенно шел к нему навстречу. Нильс вначале слегка повизгивал, а затем начинал пятиться назад. Сердобольная Таня не выдерживала такого позора и по-матерински утешала страшную, но далеко не бесстрашную образину. К сожалению, несложившиеся отношения между Нильсом и Зайчиком дорого всем нам, прежде всего Зайчику, обошлись. Но об этом впереди.
Нильс никогда не отличался крепким здоровьем. Я думаю, что Миша обращался к Магдалине Ивановне, удивительному ветеринару, за медицинской помощью Нильсу более десятка раз (о Магдалине Ивановне можно почитать в “Вестнике Новой Литературы” №5 за 1993 год). Это было еще при нашей жизни в России.
За время нашего отсутствия Нильс еще более постарел, сейчас ему 12 лет — это далеко за восемьдесят по человеческой шкале, и здоровье его резко ухудшилось. Миша всегда относился к нему с такой любовью и вниманием, о которых может мечтать любая собака. Когда это было нужно Нильсу, Миша не жалел ни времени, ни денег. Любой отпуск, любая поездка — всегда только с Нильсом, как бы это ни было неудобно. Пожалуй, тут он перещеголял и меня. Уже после нашего отъезда на Нильса свалилось самое страшное — он заболел раком. Ему было сделано несколько, кажется пять, сложнейших хирургических операций, в том числе удалили челюсть и вставили искусственную. Но Миша не сдается. Будь жив, Нильс.
Счастливые животные и добрые люди
Второго мая 1992 года мы с Нонной подъезжали к нашей даче. Настроение было хорошее — весна, начало дачного сезона. Нонна благополучно пережила операции, я об этом уже писал, и чувствовала себя неплохо. Я был уже на пенсии, но работал в одной частной фирме неполную неделю. Где-то по дороге на дачу мы купили у рыбаков свежую ладожскую корюшку, и вкусный завтрак был нам обеспечен. Когда мы остановились на площадке перед въездом в гараж, к нам подбежала внучка нашей соседки, Катя, и благим матом, а тихо она говорить не умела — в ней кипела азербайджанская вторая половина крови, заорала: “Люся нашлась!”
Мне так этого хотелось, что в первое мгновение я поверил. Но появление “Люси” все поставило на свои места. Это был черно-белый, скорее черный, уже взрослый котенок, удивительно худой и длинный. Даже не обсуждая этот вопрос, мы оба решили, что, конечно, котенка брать не будем. Тем более что он нам показался очень некрасивым: белый нос, а глаз не видно — они как бы спрятались в смоляной черноте его головы. Потом мы уже не раз видели кошек с такой характерной окраской — нам сказали, что это признак норвежской лесной породы. Но пока, независимо ни от чего, нужно было накормить котенка. И мы начали давать ему корюшку. Одна за другой с фантастической быстротой рыбки исчезали у него во рту, съел он много — уж очень он был голоден.
Нетрудно догадаться, чем кончилась эта кормежка. С подачи нашей соседки Лиды, бабушки Кати, первоначальное имя нашего нового члена семьи было Люсьен, так его долгое время называли многие наши соседи. Но для нас он очень скоро стал Зайчиком, таким он и остался. Помня историю с Люсей, я постоянно был в тревоге о его благополучии. Долгое отсутствие, дальние прогулки, посещение соседей, а визиты он любил делать — постоянно вызывали у меня настороженность. Скоро он вырос в большого кота, и не просто в кота, а кота-красавца. И черный, и белый цвет были яркие и очень чистые, а рисунок белого по черному был удивительно симметричным и “функциональным”: белая манишка, белые сапожки, пушистые белые усы и брови. И большой, как у лисы, пушистый хвост.
Редко кто, проходя мимо, не останавливался и не выражал восхищение. Вид у него был благородный, и таким же был характер. Мы в нем видели кошачье воплощение Атоса. Никаких особых привязанностей он ни к кому не проявлял. Никакой фамильярности не допускал. Я любил, когда он ночью спал в моей комнате, но он редко доставлял мне такое удовольствие — при первой же возможности выпрыгивал в окно и бывал таков.
