Юрий Клименченко - Корабль идет дальше
«Аскольд»
Мы вернулись из Германии в 1945 >году. Вернулись все, кто остался в живых.
Встретили нас в Ленинграде как родных. После объятий и приветствий повезли на дизель-электроход «Балтика», где интернированные должны были пройти карантин. Там мы окунулись в сказочную обстановку комфортабельных ванн, уютных кают, ковров и мягкой мебели. И это после железных нар Вюльцбурга! Настроение было отличное. Кошмар кончился. Впереди лежало желанное море и далекие плавания.
Вскоре многих из нас одели, выдав форменные костюмы, белье, ботинки, пальто. Вещи добротные, хорошо сшитые.
После основательной проверки моряков, возвратившихся из Германии, постепенно стали посылать на суда.
Начальник Балтийского пароходства И. М. Корабцов, пропустив меня через строгий «техминимум», предложил занять место капитана на небольшом новеньком пароходе «Зоя Космодемьянская». Его недавно получили от финнов. Но я посчитал, что еще не готов к этой почетной и ответственной должности. Все-таки четыре года я не поднимался на мостик, капитаном еще не плавал и начинать свое «капитанство» сразу после гитлеровской тюрьмы мне казалось преждевременным. Надо освежить в памяти все старое, познакомиться с теми новинками, что пришли на флот за годы войны, и вот тогда…
Поблагодарив Корабцова за лестное предложение, я сказал, что предпочел бы еще поплавать несколько месяцев старпомом. Начальник одобрительно кивнул головой.
— Ну, ладно. Тогда подбирай судно сам.
Спустя недели две после этого разговора я встретил капитана Богданова. Того самого Михаила Ивановича Богданова, который был у нас в Вюльцбурге доверенным лицом.
— На ловца и зверь бежит, — сказал он, пожимая мне руку. — Получил назначение на «Аскольд». Не пошли бы вы ко мне старшим помощником? Как смотрите?
Я с радостью согласился. Мне хотелось в море. О нем я мечтал четыре долгих года.
Михаил Иванович пользовался в лагере большим уважением. Какое-то время мы жили вместе в одной камере, но особенной дружбы между нами не возникло. Тем не менее мне почему-то нравился этот человек.
Небольшого роста, рано поседевший — к началу войны ему исполнилось тридцать три года, — он был немногословен. Его суждения всегда были твердые, здравые, трезвые, далекие от крайностей, которые так любили у нас в тюрьме. Богданову верили. Капитан прилежно изучал английский язык, много читал. Во время прогулок по тюремному плацу он ходил один, заложив руки за спину, опустив голову на грудь, и о чем-то думал. Иногда я наблюдал, как Михаил Иванович режет по дереву. Он был искусным резчиком.
Теперь, с приходом на «Аскольд», мне предстояло увидеть Михаила Ивановича на мостике.
«Аскольд» поразил меня. Огромный пароход, грузоподъемностью около десяти тысяч тонн. До войны такие у нас были редкостью. Приемку судна мы оформили быстро. Оно уже кончало погрузку. Шли мы в Швецию, а потом в Гамбург за грузом.
Тихим сентябрьским вечером «Аскольд» покидал Ленинград. Я пошел на свое место на бак, к якорю. Зазвонил телефон с мостика. Я поднял трубку и услышал спокойный голос капитана:
— Отдать носовые!
«Аскольд», освобожденный от швартовов, начал медленно двигаться вперед. Предстоял довольно сложный маневр. Надо было развернуться носом на выход. При такой длине парохода, с моей точки зрения, был необходим буксир, а то и два. Капитан почему-то не заказал их, и теперь я с беспокойством и волнением наблюдал за поведением судна. Казалось, что оно сейчас навалит кормой на причал. Но в самый последний момент мы почувствовали, как пароход рванулся вперед, видимо на мостике дали полный ход, и корма чисто «пролетела» — не прошла, а именно «пролетела»— опасный угол причала. Откровенно говоря, в тот момент у меня сжалось сердце. Маневр был смелым, рассчитанным и заранее продуманным. Капитан чувствовал себя уверенно на таком большом судне.
Первую ходовую вахту я отстоял с благоговением. Ведь она была первой после четырехлетней разлуки с судном. Все радовало меня: и легкое покачивание палубы под ногами, и небо, золотистое от утренней зари, и море с белыми барашками, и ветер, напоенный непередаваемым запахом соленой воды…
Наконец-то я на судне, в открытом море. Я вспомнил, как, запряженные в телегу, тяжело нагруженную продовольствием и почтой для охранников, мы, трое лагерных «лошадей», еле живые, задыхающиеся от усталости, под истошные крики солдата, поднимались из города в замок… Сквозь залитые соленым потом глаза я видел море, палуба дрожала под ногами… Но тогда это было галлюцинацией. Сейчас — действительность.
Прояснился горизонт. Я вытащил секстан и, хотя к тому не было никакой необходимости — мы шли в >районе островов Финского залива, — взял несколько высот. И об этой минуте я мечтал в Вюльцбурге, когда, поднимая голову к чужому небу, видел такие родные мне звезды, по ним мы всегда определяли место судна…
Нет, не дрожала рука, как я опасался, высоты брались надежно. Перед сдачей вахты на мостик поднялся капитан. Он ничего не сказал мне и принялся прохаживаться от крыла до крыла. Я сдал вахту третьему помощнику, позавтракал и окунулся в массу судовых дел. У старпома всегда дела.
Старшим механиком на «Аскольде» плавал молодой одессит И. Ф. Куркоид. Познакомился я с помполитом Г. Е. Чумаковым. Как только мы обменялись рукопожатием, он, улыбаясь, сказал мне:
— Вы уж с нашим «дедом» поладьте. Страшный перец. Но парень отличный и работник — высший класс.
— Я не совсем понимаю вас…
— Очень просто, — оживился Чумаков. — Не надо проводить резкую грань — это, мол, палубная команда, а это машинная. У нас одно общее дело, один экипаж…
— Совершенно согласен.
— Ну, вот и отлично. Не совсем тут у нас с этим благополучно. Не знаю, кто виноват? Не то «дед», не то ваш предшественник, а скорее всего мы с капитаном. Как-то не обращали внимания. Ну, теперь все по-другому организуем. Так вы мой союзник?
— Полностью.
— Выйдем в море, начнем налаживать отношения.
Но наши отношения со стармехом сразу же сложились хорошо. Наверное, мы почувствовали симпатию друг к другу, или Ивану Федоровичу польстило, что я без всякого стеснения обратился к нему с просьбой рассказать о трубопроводах и судовой шпигатной системе. Он сделал это с величайшим удовольствием, переоделся в комбинезон и часа два водил меня по всему судну. Я удивлялся его памяти. Он знал все. Как выяснилось впоследствии, он был «богом машины», изучил судно от киля до клотика, работал на нем с приемки и на первых порах оказал мне большую помощь. Характер он имел, помполит сказал правду, вспыльчивый и горячий. Но я как-то сумел примениться к нему, и мы скоро подружились.
