Юрий Магалиф - Сказки
«Что я наделал!»
Внезапное падение не причинило Жаконе особенного вреда. Охая и кряхтя, он поднялся на ноги, покрутил головой, хвостом, пошевелил руками и убедился, что всё цело.
Жаконя огляделся по сторонам.
Вокруг стояла суровая, вся засыпанная пушистым снегом сибирская тайга. Приближался вечер, и холодное негреющее солнце спускалось всё ниже и ниже; скоро уже оно коснётся вершин деревьев, а потом и совсем спрячется за ними…
И тогда Жаконя сильно испугался: ведь ночью он здесь замёрзнет! Его занесёт снегом!
«Один, без людей, в лесу! Что делать?»— думал Жаконя, и его проволочный хвост изогнулся, как вопросительный знак.
Вернуться бы сейчас Жаконе в тёплую избу, на мягкую кровать, и чтобы рядом лежал Папа! И даже запах Папиной телогрейки, который раньше Жаконя не любил, показался ему теперь самым прекрасным запахом на свете… Наверное, сейчас Папа ищет Жаконю, советуется со своей телефонной трубкой; глаза у Папы — печальные-печальные…
«Ой, что я наделал! — застонал Жаконя. — Ведь Папе без меня будет очень скучно, он и работать, может быть, станет хуже. Ведь я приносил ему пользу, ведь он очень меня любил, и я был ему нужен! Ну почему я не подумал об этом вовремя, почему не послушал этого доброго чёрного пса! В самом деле, я ещё глупый, ужасно глупый!..»
И в тот момент, когда Жаконя сам сообразил, что сделал глупость, он, незаметно для себя, стал гораздо умнее.
Новое знакомство
Вдруг послышался шелест крыльев, и возле Жакони на дорогу опустилась большая чёрно-белая птица с длинным прямым хвостом.
Птица наклонила голову и с любопытством посмотрела на обезьяну чёрным глазом, потом подскочила поближе и посмотрела другим глазом.
Жаконя растерялся, он не знал, что ему делать: птица была гораздо больше его и драться с нею Жаконе казалось невыгодным — вон какой у неё крепкий клюв! «Кто она такая, что ей от меня надо?» — думал Жаконя. А птица попрыгала вокруг Жакони и громко затараторила:
— Чей ты, деточка? Чей ты, деточка? Чей ты, деточка?
— Папин, — ответил Жаконя и нахмурился — ему не нравилась эта птица.
— Ты — человечек? Ты — человечек? Ты — человечек?
— Я обезьянка, и зовут меня Жаконя.
— Чудесно! Чудесно! Чудесно!
— А тебя как зовут?
— Вот чудак! Вот чудак! Он не знает, как меня зовут…
Я — Сорока-белобока, я — Сорока-белобока! Чудак-чудак-чудак!..
— Перестань, пожалуйста, трещать, Сорока. Лучше помоги мне вернуться в деревню.
— Чепуха-чепуха! Ты будешь жить у меня, в моём гнёздышке! Это чудесно-чудесно-чудесно!
С этими словами Сорока ухватила клювом Жаконю за курточку, подскочила и, взмахнув крыльями, полетела…
В гнезде
На опушке леса, неподалёку от строительства завода, росла высокая берёза, на самом верху её находилось большое гнездо, сделанное из веточек, сухой травы и глины.
Гнездо походило на шар, а залезали в него сбоку, через круглую дырку.
Здесь жила Сорока. Сюда она и прилетела, держа в клюве Жаконю.
Жаконя пролез в дырку и чуть не заплакал — в гнезде было темно и как-то странно пахло… наверное, Сорока не отличалась аккуратностью.
— Подожди меня, деточка, я скоро прилечу, — сказала Сорока Жаконе. — Хочется рассказать о тебе всем знакомым.
И она полетела по опушке, громко крича:
— Чрезвычайно! Чрезвычайно! Наконец-то у меня есть сыночек! Приходите в гости посмотреть на моего сыночка!
— Разор-р-ралась, стар-р-рая дур-р-ра! — крикнул с соседней берёзы чёрный ворон; он был большой грубиян и терпеть не мог хвастливую Сороку, хотя она и приходилась ему какой-то дальней родственницей.
Жаконя же сидел в гнезде, приглядевшись, он увидел, что всё гнездо устлано перышками, пухом, клочками шерсти и тряпочками, которые Сорока неизвестно где раздобыла.
Всё-таки здесь было теплее, чем на открытом воздухе. И поджав под себя озябший хвост, тряпичная обезьянка задремала, утомлённая переживаниями этого дня, и даже не слышала, как вернулась домой Сорока и как наступила ночь…
«Я научу его летать!»
На следующий день разные птицы слетелись к высокой берёзе. Здесь были и Чижи, и Снегири, и Галки, и Воробьи, и даже чёрный Ворон — всем было интересно посмотреть на сыночка болтливой Сороки.
Последним прилетел Дятел; у него сильно болела голова после работы — ведь известно, что он добывает себе пищу головой.
Сорока вылезла из гнезда, уселась на ветку, отряхнулась, поправила клювом перья на хвосте и притворилась, будто она удивлена, видя стольких гостей! (В глубине души Сорока сильно жалела, что сейчас не лето — тогда гостей было бы ещё больше.)
— Чем-чем я заслужила такое уважение? Чем-чем? — трещала Сорока.
— С-сама з-звала, — коротко ответил красногрудый Снегирь.
— Чем-чем мне вас потчевать? Чем-чем мне вас потчевать? — суетилась Сорока.
— Ничем, ничем! — отвечали птицы. — Покажи своего сыночка!
— Деточка! Деточка! — позвала Сорока, обернувшись к гнезду.
И в дырке показалась голова Жакони. Он первый раз в жизни видел такое множество птиц и от удивления быстро-быстро заморгал.
— Пре-кра-сный ребёнок! Пре-кра-сный! — сказала Галка. — Это ваш собственный?
— Я подобрала его на дороге, он совсем замерзал, бедняжка, — вздохнула Сорока.
— Так… Так… — задумчиво стукнул носом Дятел.
— Он будет у вас жить? Будет здесь жить-жить? — спросили Чижи.
— Да, я буду его воспитывать, — важно промолвила Сорока.—
Вы видите, что он — особенный ребёнок, он не похож на ваших детей; у него нет ни перьев, ни крыльев… Но как только наступит весна — я научу его летать так же красиво, как летаю я сама!
— Вр-раки! — каркнул чёрный Ворон. — Ер-р-рун-да! Дятел опять стукнул задумчиво:
— Так… так…
Услышав, что его собираются учить летать, Жаконя спрятался в гнезде.
Птицы ещё немного пощебетали и улетели. Только Ворон и и Дятел задержались.
— Я бы посоветовал вам отнести ребёнка к людям, — сказал Дятел Сороке. — У кого нет крыльев, того летать не научишь.
— Пр-р-равильно! — крикнул Ворон и тяжело поднялся в воздух.
— Ах, я ведь так одинока! Деточка будет для меня утешением и развлечением! — сказала Сорока.
— Так… — с сомнением ответил Дятел и тоже улетел.
В плену
Плохая жизнь пошла у Жакони.
Высокая берёза раскачивалась под ветром, и вместе с ней качалось гнездо. Жаконя боялся вывалиться оттуда и поэтому сидел тихо и смирно.
Он не любил болтливую Сороку. Правда, она ещё не начинала учить его летать, но каждый день воспитывала, всё время приговаривая: «Деточка-деточка-деточка!»
— Я очень-очень хочу, чтобы ты научился беззаботно порхать! — говорила Сорока. — Порхать — это так чудесно-чудесно! Ну что ты сидишь, задумавшись? Мой деточка не должен думать ни о чём! Пусть думают другие, а ты должен жить без всяких мыслей! Понял?
И чтобы Жаконя как следует понял, что хочет Сорока, она пребольно ударяла его твёрдым клювом по макушке…
От таких «уроков» и в самом деле можно перестать думать!
— Я хочу, чтобы скорее наступила весна, чтобы ты научился летать, — продолжала Сорока. — Я хочу, чтобы ты стал в нашем лесу самой важной птицей! Ведь ты — особенный! Ты — исключительный! У тебя наверняка есть способности! Понял?
И она опять ударяла его клювом.
Жаконя ойкал, прикрывал голову руками и мечтал удрать от Сороки… Он совсем не хотел быть важной птицей.
Он хотел жить вместе с людьми — с шестилетним Мальчиком, с Папой, с Гутей, — которые никогда не щёлкали его по голове, а по-настоящему любили и которым он был нужен.
— Ну, пожалуйста, — просил Жаконя Сороку, — отнеси меня в деревню, к моим друзьям!
— Вот чепуха-чепуха! — отвечала птица. — Чем-чем тебе здесь плохо? Я же тебя обожаю!..
И она крепко прижимала тряпичную обезьянку к своим жёстким, неуютным перьям.
Когда Сорока улетала из гнезда, а улетала она часто, — Жаконя просовывал голову в дырку и смотрел вниз.
Он видел, как с каждым днём всё выше вырастали стены завода, как, не обращая внимания на зимнюю стужу, бойко работали каменщики, плотники, как легко поднимали тяжести подъёмные краны, как деловито крутились колёса пробегавших грузовиков…
С восхищением смотрел Жаконя на сиявшие под солнцем ряды окон громадного пятиэтажного дома, в котором будут жить шестилетний Мальчик и его родители. «Только мне уж там не бывать.» — думал Жаконя и тихонько плакал.
Как хорошо было там, на земле, среди людей!
Грачи прилетели
