Григорий Ягдфельд - Волшебная лампа Аладдина
– Что с тобой? – спросил Аладдин.
– Умираю… – простонало чудовище.
Аладдин с состраданием посмотрел на него.
– Что я могу для тебя сделать?
– Будь проклят повелитель вулканов… – прохрипел дэв. – Он погасил два вулкана, никого не предупредив. Я летал в красный вулкан – не горит. В желтый – не горит. Остался еще лиловый вулкан… Но мне не долететь туда… Не хватит огня…
Дэв съежился, последние языки пламени пробежали по нему, и он стал чернеть.
Аладдин подумал и бросился назад по проходу…
Быстро полез по выщербленным ступеням…
И выскочил на поверхность земли.
Звенели цикады. Летели серебристые облака. Среди руин, облитых лунным сиянием, подбегал к нему Худайдан-ибн-Худайдан.
Аладдин стал стремительно собирать хворост.
– Что ты делаешь? – удивился дядя. – Ты хочешь его выкурить дымом?
– Нет! Я хочу ему помочь, – самоотверженно сказал Аладдин.
И прежде чем магрибинец успел что-нибудь сказать, скрылся с хворостом во мраке пещеры.
Худайдан-ибн-Худайдан, пораженный, стоял, вглядываясь в пещеру, пока не умолкли звуки шагов Аладдина.
А огненный дэв в своем волшебном саду умирал. Черные пятна на нем делались все крупней.
Вбежал Аладдин и швырнул на дэва ветку сухого хвороста. Пламя затрещало, зазмеилось. Дэв облегченно вздохнул и стал разгораться.
– Еще!.. – прохрипел он.
Аладдин бросал ветки хвороста одна за другой.
– Еще!.. Еще!..
С каждой вспышкой огня дэв разгорался все больше, пока не коснулся головой потолка пещеры.
– Ну, а теперь я могу тебя съесть, – сказал он.
– Меня?! – в изумлении спросил Аладдин.
– А как же! Кто сюда приходит, того надо есть.
– Но ведь я тебя спас!
– Тоже верно! – Дэв задумался. – Вот что! – сказал он. – Я сосчитаю до десяти – так и быть, подарю тебе десять мгновений. А тогда уже съем.
– До двадцати! – сказал Аладдин.
Дэв кивнул и начал считать.
– Раз… два…
Аладдин обвел глазами пещеру. На диковинных деревьях от голоса дэва подпрыгивали драгоценные камни. И в каждой грани сапфиров, изумрудов, рубинов миниатюрным огнем – синим, зеленым, красным – отражалась пламенная одежда дэва. Это было похоже на фейерверк.
Дэв продолжал считать:
– Десять… одиннадцать… двенадцать…
И тут Аладдин увидел то, за чем его послал дядя. Над водоемом, под самым сводом пещеры, на огромной высоте висела медная лампа. В ней ровным светом горел язычок огня, похожий на сердце.
Но дэв уже сказал:
– Двадцать!
И повернулся к Аладдину есть его.
Аладдин выхватил меч.
Усмехнувшись, дэв прикоснулся к острию его меча своим огненным рукавом. Меч сразу раскалился, стал красным. Аладдин выронил его и отскочил, дуя на обожженную руку.
А дэв захохотал так, что камешки стали осыпаться со сводов. И сказал голосом, напоминающим вой в трубе:
– Ну, а теперь готовься к смерти! Выбирай одну из трех! Эту?
Дунул пламенем на дерево с сапфирами. Оно вспыхнуло и так, огненное, и осталось стоять.
– Или эту?
Дохнул на дерево с изумрудами. Оно тоже превратилось в огненное, но тут же обуглилось.
– Или эту? – спросил дэв, понатужился и дунул на дерево с рубинами.
Дерево стало огненным, потом почернело и наконец улетело дымом.
– Выбирай свою смерть! – повторил дэв.
– Надо подумать, – хладнокровно сказал Аладдин. – Каждая из этих смертей имеет свои достоинства.
Он задумчиво поглядел на дэва, перевел взгляд вверх на лампу, где горел огонек, затем поднял свой меч, который уже почернел и остыл.
Дэв смотрел на Аладдина, в его глазах танцевали искры.
– Можно мне погадать, какую смерть выбрать?
– Можно, – презрительно прохрипел дэв.
Аладдин взял меч в руки, сделал им несколько замысловатых движений. И вдруг с силой швырнул вверх.
Со свистом меч взлетел под самый свод пещеры и (мы должны похвалить Аладдина за меткость) сшиб лампу. Лампа полетела вниз и шлепнулась прямо в водоем.
И тогда произошло то, чего поистине не видел никто из живущих. Огонек лампы, попав в воду, вспыхнул ярчайшим светом и зашипел. Не забывайте – ведь это был не огонек, а сердце дэва. Вода в мраморном водоеме сразу превратилась в расплавленную ртуть. Потом вскипела и взлетела вверх клубящимся облаком пара, все погасив.
В то же мгновение дэв с пронзительным воем начал рассыпаться, с него падали во все стороны языки пламени. Они тут же гасли и разлетались хлопьями пепла. Что было дальше, Аладдин не видал, так как облако пара все от него заслонило.
А когда туман рассеялся, Аладдин обнаружил на месте огненного дэва лишь груду черного пепла. По стенам и сводам пещеры сочилась вода. Деревья волшебного сада были мокры, будто только что прошел дождь. Влажные рубины, сапфиры и изумруды излучали рассеянный свет. И при этом свете Аладдин различил водоем.
Он подошел к его краю. Водоем был пуст. А на мраморном дне лежали лампа и меч.
Аладдин спрыгнул в водоем и сел на корточки на почтительном расстоянии от лампы. Неужели та самая лампа? Вокруг никого. Он и лампа. Обыкновенная старая лампа.
– Хм… – сказал Аладдин.
Вложив меч в ножны, он взял лампу, вылез из водоема. И, позабыв про рубины и изумруды, зашагал к выходу.
Проходя через пещеру, где недавно с ним разговаривал низкий голос, Аладдин сказал наугад:
– Спасибо.
Никто не ответил.
Тогда Аладдин пошел дальше. И стал на ощупь подниматься по выщербленным ступеням, пока не увидел впереди слабый отблеск луны.
* * *Магрибинец устал ждать. Он ходил у входа в пещеру туда и сюда, и за ним двигалась его тень в лунном свете. Невдалеке на древней гробнице тускло светились изразцы. В стороне неподвижно стоял черный верблюд.
Но вот Худайдан-ибн-Худайдан увидел Аладдина, вылезающего из пещеры: в его руках была лампа. Выражение злобы вмиг сменилось на лице магрибинца маской необыкновенной доброты.
Сияя, Аладдин протянул ему лампу. Магрибинец дрожащими руками схватил ее, стал рассматривать.
Аладдин спросил:
– Та самая?
Магрибинец не ответил. Он взял из рук Аладдина свой меч, положил лампу на камень, вынул меч из ножен. И занес – да, да, занес! – меч над головой своего племянника.
– Что ты делаешь, дядя? – воскликнул Аладдин.
– Дядя?! – захохотал магрибинец и с силой опустил меч.
Аладдин увернулся, но потерял равновесие и провалился обратно в пещеру.
А меч угодил в лампу. Она со звоном подпрыгнула и исчезла вслед за Аладдином.
Магрибинец испустил самое длинное из своих проклятий. Однако тут же бросился к пещере и закричал:
– Куда ты? Возлюбленный племянник! Куда?! Я пошутил! Скорей вылезай!..
Из пещеры не доносилось ни звука.
Потрясенный Аладдин сидел в полутьме на выщербленных ступенях. Рядом валялась лампа. Сверху слышался голос:
– Аладдин!.. Аладдинчик!..
Аладдин не двигался и размышлял.
Потом он взял в руки лампу и увидел какие-то арабские буквы, покрытые налетом нагара. Чтобы разглядеть их, он стал полой халата осторожно тереть край лампы.
И вдруг – о чудо! – из лампы взлетели белые струи. Они мчались кверху, расширяясь, пока не приняли очертания джина. От неожиданности Аладдин повалился на спину. И высоко над собою увидел огромную добродушную голову джина. Посреди его лба торчал рог.
– Слушаю и повинуюсь! – сказал джин.
– Кто ты? – спросил Аладдин, когда к нему вернулись слова.
– Я раб этой лампы! Приказывай!
– Ты джин?
– Да-а.
– Ах, джин, – обрадовался Аладдин, сразу все поняв. – Слушай, джин. Почему дядя хотел меня убить?
– Он не дядя, – сказал джин. – Он злой магрибский колдун.
– Колдун?!
Аладдин не мог прийти в себя от изумления.
– Да! Мы, джины, его знаем. Знаем целых восемьсот лет… Приказывай!
– Что?
– Ну как что! – удивился джин. – Удавить его? Утопить? Стереть в порошок?
– Нет, нет, что ты? Зачем? Пусть отправляется обратно в Магриб.
– Слушаю и повинуюсь! – сказал джин и исчез.
* * *В этот полуночный час в Багдаде на вершине недостроенного минарета работали два старых мастера. Как всегда, эти мастера клали кирпичи и изразцы ночью, при звездах, чтобы люди своими пустыми криками не мешали им работать. Смазывая жидкой глиной кирпичи и разглаживая ее лопатками, они прилепляли изразцы и беседовали об Аладдине и его дяде, о котором целый день болтал базар и которого они даже встретили вечером, когда тот с племянником направлялись за город.
– Ты думаешь, богатый дядя – это хорошо? – сказал мастер Абу-Яхья, лоб которого был туго повязан платком, а под ним шевелились седые мохнатые брови. – Богатый дядя – плохо.
– Почему? – спросил Абу-Наиб, борода которого была покрашена хной.
– То, что дается даром, потом обходится дорого, – сказал первый, подняв голову, и его брови замерли от изумления.
