А. Назаревич - Сказочные самоцветы Дагестана
…Случилось так: с утра все колхозники вышли дожинать труднейший участок на косогоре. Там, куда, петляя, ведет дорога, почти на отвесном склоне горы, уродилась высокая, в рост человека, кукуруза. Её убирают в первую очередь, потому что дикие кабаны из соседнего леса повадились пастись на этом поле. Колхозники вышли с семьями. В ауле остались одни старики.
И вот, когда Сулейман, скучая и не находя себе занятия, направлялся с внучкой к верхней аульской площади, их догнала арба… Ничего не случилось! Мальчик вез жнецам на косогор воду, и при виде его Сулейману вдруг захотелось быть со всеми, подышать лесным воздухом, послушать, звякание серпов и хруст срезаемой кукурузы, посидеть на снопах, покуривая и подавая советы молодежи. (Или, может, его увлекло уютное желание трястись на арбе в этот наполненный покоем урожая солнечный день?..)
Как бы там ни было, Сулейман остановил арбу и, запросто посадив внучку, деловито взял у мальчика хворостинку.
…Арба поднимается в гору. По обе стороны Сулеймана, медленно скрипя, поворачиваются огромные колеса. Сулейман сидит, надвинув папаху на лоб (от этого над глазами получается некая иллюзия тени). В кувшинах плещется вода. Водяные капли сверкают на зеленых листьях лопуха и, вздрагивая, скользят вниз. Сулейман смотрит на детей дружелюбно. В прищуре его глаз дремлет весёлая, мирная и немного ироническая усмешка, – А потом, – говорит он, глянув в упор на девочку (девочка смотрит на него большими круглыми глазами),– потом кабан схватил свою отрубленную ногу, ковыляя, добежал до дома и крикнул на весь лес: «Хорт, хорт! Давайте убьём этого Мама-Ажая. От него житья нам нет!»
– А Мама-Ажай не испугался? – спрашивает девочка, заикаясь.
– О! – говорит Сулейман равнодушно: – Мама-Ажай ведь самый храбрый из всех объездчиков. Зачем ему пугаться. Он в это время сидел себе на горе, ел дыню и думал: «Пускай, пускай дураки!..»
– Другого же такого объездчика, как ваш Мама-Ажай, ни в одном колхозе нету, – вставляет мальчик многозначительно.
– Правильно, – говорит Сулейман, в знак одобрения кивнув головой – Ну вот. Собрались теперь кабаны в лесу: что делать? Как избавиться от Мама-Ажая? Думают, думают – никто ничего не может придумать. Позвали лису…
Сулейман, важно протянув руку вперед, смотрит на нее, прищурясь, свысока.
– В бархатных рукавицах, – говорит он вдруг, оттопырив усы. – Бархатные рукавицы лиса украла у нашей старухи… «Лиса, – сказал кабан, – пожалуйста, посоветуй нам, что делать с этим Мама-Ажаем. Мама-Ажай днём и ночью сидит в поле, у Мама-Ажая – ружье, Мама-Ажай – у-у-у, какой нехороший, злой хуруз!» – «Да, да!» – подтвердили кабаны, а главный кабан показал ещё свою отрубленную ногу, которую он вот так держал под мышкой. «Хорошо, – сказала лиса, – только за совет вы отдайте мне эту ногу», – «Не отдам», – сказал кабан, подпрыгнув. «Отдай! – сказали кабаны, – на что тебе отрубленная нога?» – «Ну, хорошо, отдам», – сказал кабан и отдал лисе ногу.
Теперь лиса взяла эту ногу, понюхала, понюхала, покушала и, облизнувшись, сказала: «Позовите мышку!»
– А мышка ничего не сделает, – говорит девочка с радостью. – Мышка же маленькая-маленькая… Вот такая! (Она показывает свой мизинец.)
Мальчик понимающе взглядывает на Сулеймана и, прикрыв рот рукавом, отвернувшись, фыркает.
– Ничего, – говорит Сулейман важно, – мышка тоже, если захочет, может укусить. Она же очень хитрая! Ну вот. Пришла, значит, мышка; на животе сито для просеивания муки, сама худая, худая. «Салам-алейкум, мышка!»
– «Алейкум-салам, лиса!» – «Мама-Ажай тебе тоже надоел?» – «Валла, лиса, Мама-Ажай мне тоже надоел». – «Хорошо. В таком случае ты прогрызешь этому Мама-Ажаю чарыки, чтоб он остался босиком. Он тогда не будет бегать днем и ночью вокруг поля!» – «Да, да!» – обрадовались кабаны.
Но мышка заплакала, подняла своё сито вверх и показала всем. Там вместо зёрен болтались беленькие крошки ее сломанных зубов. «Я уже прогрызала не раз», – сказала мышка.
– Ай, лиса, ай, лиса! – Сулейман взмахивает руками. – Если б это было старое время, когда Мама-Ажай работал у Абакар-хана. Абакар-хан, конечно, не дал бы ему новых чарыков, но теперь он колхозник, и колхоз каждый раз даёт ему новые…
«Что делать, лиса? Что делать?» – закричали кабаны разом, посмотрев на лису.
А лиса подумала и сказала: «Позовите осла!»
– А осёл ничего не сделает, – говорит девочка.
– Откуда ты знаешь? – спрашивает Сулейман с неожиданным равнодушием. Ему уже наскучило рассказывать, и он, подняв голову, смотрит поверх девочки на остающуюся позади арбы безлюдную дорогу.
Проходит минута. По-прежнему лениво плетутся буйволы, еле-еле переступая ногами. На рукаве Сулеймана оседает белая пыль. Хворостинка, съезжая с плеча в сторону, цепляется за колесо. Сулейман, забывшись, молчит…
– А потом? – спрашивает девочка с нетерпением. – Позвал осла, а потом?
– Гей, – говорит Сулейман, очнувшись (это относится к буйволам).
И немного спустя, взглянув на девочку, рассказывает дальше:
– Пришел осёл, на шее торба с ячменем. «Салам-алейкум, осел!» – «Алейкум-салам, лиса!» – «Ты знаешь, зачем тебя позвали?» – «Когда скажешь, тогда узнаю». – «Надо, чтоб ты откусил ухо Мама-Ажая».
– Осёл же не кусается, – говорит девочка.
– А этот осёл кусался, – отвечает Сулейман, раздражаясь и вытаращив глаза. Он делает серьезное лицо, и некоторое время выжидающе смотрит на девочку.
Но девочка не вступает в спор, и Сулейман, успокоившись, продолжает дальше:
– Ну вот. Откусишь ухо сыну Мама-Ажая – и чтоб Мама-Ажай забыл хоть на два дня, пока поедет к главному доктору, о колхозных полях.
– Осёл заплакал, – продолжает Сулейман, делая гримасу. – «Пожалуйста, не говорите так, – сказал осёл, утирая слезы. (Сулейман перечисляет по пальцам.) – Кто раньше таскал керосин в кооператив? Осёл таскал! Кто раньше таскал брёвна по сто пудов? Осёл таскал! Кто раньше до колхоза таскал мешки с мельницы? Осёл таскал! Теперь всё это делает афтанабиль! Оставь, лиса! От этих слов мне плакать хочется». – И, сказав так, осёл пошел домой, на ходу кушая из торбы свой ячмень и помахивая хвостом.
«Хорт, хорт! – закричал тогда сердито главный кабан. Он прыгал около лисы на трёх ногах. – Что делать с этим Мама-Ажаем? Отвечай, лиса, ты съела мою ногу!»
Сулейман умолкает.
– Лиса крепко задумалась… – говорит он мрачно и задумывается сам.
Арба проходит под деревом. По лицу Сулеймана скользят кружевные тени ветвей. Покачиваясь и прищурив глаза, он молча, безразлично смотрит вдаль.
Дерево растет на каменистом обрыве у дороги, и за ним, далеко внизу, в глубине ущелья, виднеется мельница. Около мельницы белеет на лугу стайка гусей, в стороне лежат два плоских круга: очевидно, недавно сменённые старые жернова. Гуси, друг за другом, идут мимо жерновов к мосту. Под мостом сверкает обмелевшая река. Женщина, одетая в тёмное, нагнувшись, развешивает на низких перилах моста свежевыстиранный ковёр. Ковёр ярко-красный.
– Позовите медведя! – вскрикивает Сулейман, вдруг грозно глянув на детей.
Дети от неожиданности цепенеют.
– «Позовите мне медведя! – крикнула лиса. – Мы попросим медведя, чтобы он ночью украл с мельницы один жернов и поднял его на гору. Этот жернов мы все вместе покатим на голову Мама-Ажая, когда Мама-Ажай утром будет проходить по дороге».
Кабаны обрадовались, запрыгали, заплясали, стали звать медведя: «Медведь, медведь – сюда!»
И вот бежит медведь, а на голове якро-красная феска. Зонк, зонк, зонк, – бежит медведь и машет феской: «Салам-алейкум, лиса! Что прикажешь?..»
Но Сулейману не удается закончить сказку. В эту минуту, внезапно выскочив из-за его спины, на дороге появляется всадник, и Сулейман вскидывает взгляд на него. Всадник едет с поля. Он держит под мышкой большую вязанку свеженакошенной травы и сидит на коне без седла, в пыльных сапогах.
– Мама-Ажай! – вскрикивает Сулейман, рванувшись с места. – Тьфу! дался мне этот Мама-Ажай… Хас-Булат!
Всадник оборачивается и, придержав коня, с любопытством смотрит назад, на Сулеймана.
– Ба! Сулейман-холо! Разве, кроме тебя, больше некому было съездить за водой?
Сулейман нетерпеливо взмахивает ладонью и спрыгивает с арбы.
– Как там, на поле? – спрашивает он, оставаясь стоять, в то время как арба медленно продолжает двигаться дальше.
– Хорошо, Сулейман-холо. К вечеру кончат.
– Вот тебе на! Там же работы было на два дня!
– Хо! – говорит всадник, улыбаясь. – Оказывается, мы не рассчитали. Как налегли с утра всем колхозом, так, веришь ли, одни зайцы разбегались во все стороны! Ей-богу!
Сулейман достает из нагрудного кармана недокуренную самокрутку.
– Хм, – говорит он, качнув головой. – Хорошо вышло. А как там сыновья того самого старого Сулеймана, что живёт в нашем ауле?
Всадник смеётся, наклоняясь в сторону, чтобы удержать равновесие. (Руки его заняты.)
