Льюис Кэрролл - Сильвия и Бруно
Жук попытался и, надеюсь, ему это удалось.
— Так, хорошо. А еще попроси, чтобы она дала тебе немного той целебной мази, которую я вчера оставила ей. А еще лучше пускай она сама помажет тебя этой мазью. Правда, лапки у нее холодные, но ты не обращай внимания на это.
Я думаю, Жуку не слишком понравилась эта мысль, потому что Сильвия продолжала настаивать:
— Ну-ну, незачем быть таким гордецом и задирать нос. Ты не бог весть какая величина, чтобы лягушка не могла смазать тебя мазью. По правде сказать, ты даже весьма обязан ей. Допустим, вокруг не было бы вообще никого, кроме огромной жабы. Как бы тебе это понравилось, а?
Наступила небольшая пауза, и Сильвия добавила:
— Ну, теперь можешь идти. Будь послушным жучком и не задирай нос на небо. — И тут начался один из тех ритуалов жужжания, шуршания и бесконечного пританцовывания, который совершает жук всякий раз, когда собирается взлететь, но еще не решил, куда именно ему направиться. Наконец, описав один из широких зигзагов, он врезался прямехонько мне в лицо. А когда я немного пришел в себя от неожиданности, крошки Феи и след простыл.
Я растерянно поглядел по сторонам, пытаясь отыскать крошку, но все было напрасно: феерическое настроение бесследно исчезло, и вокруг опять неистово стрекотали сверчки. Короче, все было кончено.
А теперь — самое время объяснить, при чем тут сверчки. Дело в том, что они всегда перестают стрекотать, как только появляется Фея, потому что Фея у них, насколько я могу судить, — нечто вроде королевы, во всяком случае — существо куда более важное, чем сверчки. И если вы, прогуливаясь, вдруг услышите, что сверчки внезапно перестали стрекотать, — можете быть уверены, что они видят Фею,
Я, как нетрудно догадаться, был весьма раздосадован. Впрочем, я попытался успокоить себя такой резонной мыслью: «Ах, какой прекрасный выдался вечер! Я спокойно прогуливаюсь, поглядывая по сторонам, и ничуть не удивлюсь, если вдруг где-нибудь увижу Фею».
Немного успокоившись, я просто залюбовался каким-то странным растением с круглыми листиками. В серединке некоторых из них виднелись крошечные отверстия.
— А, это жучок-листоед! — беззаботно махнул я рукой. Как вы могли заметить, я прекрасно разбираюсь в ботанике и зоологии (к примеру, я с первого взгляда могу отличить котят от цыплят). Да, махнул и пошел дальше, но тут мне пришла в голову неожиданная мысль, заставившая меня остановиться и повнимательней рассмотреть листики.
И тогда меня охватила радостная дрожь: я заметил, что из этих отверстий складываются буквы! Три листика были расположены один подле другого, и я тотчас прочитал на них буквы «Б», «Р» и «У»; приглядевшись повнимательнее, я обнаружил и два других листка, на которых виднелись буквы «Н» и «О».
В этот миг яркая вспышка внутреннего света вдруг высветила ту часть моей жизни, которая была окутана пеленою забвения. Я имею в виду то странное видение, которое предстало мне во время поездки в Эльфстон. С радостным трепетом я подумал: «Наверное, такие видения связаны с моим пробуждением к новой жизни!»
К этому времени ко мне опять вернулось «феерическое» чувство; я внезапно заметил, что сверчки как один смолкли, и догадался, что где-то поблизости находится «Бруно».
Он и впрямь оказался совсем рядом — настолько, что я, не заметив его, едва не перешагнул через беднягу. О, это было бы просто ужасно! Подумать только: перешагнуть через Фею! Я всегда считал, что Феи — нечто такое, через что просто невозможно и нельзя перешагнуть.
Вообразите себе самого миленького мальчугана, какого только знаете, с розовыми щечками, большими темными глазками и темными кудряшками; пусть он будет таким крохотным, чтобы свободно умещаться в кофейной чашечке; и вы получите представление о существе, которое появилось передо мной.
— Скажи, как тебя зовут, малыш? — начал я как можно более мягким голосом. Кстати, вы не знаете, почему мы всегда принимаемся спрашивать малышей, как их зовут? Может, мы считаем, что упоминание имени сделает их капельку взрослее? Вам ведь не придет в голову обратиться к взрослому человеку с вопросом, как его зовут, не так ли? Как бы там ни было, я почувствовал настоятельную необходимость узнать его имя, но, поскольку он не ответил на мой вопрос, я повторил его более громким тоном: — Так как же тебя зовут, малыш, а?
— А тебя как зовут? — отвечал он, даже не поглядев на меня.
Я вежливо представился, назвав свое имя; в самом деле, он был слишком мал, чтобы сердиться на него.
— Герцог какой-нибудь, а? — спросил он, мельком взглянув на меня, и опять продолжил заниматься своим делом.
— Да нет, никакой я не Герцог, — несколько смущенным тоном признался я.
— Э, да ты такой великан, что впору и двум Герцогам, — проговорил малыш. — Ну, тогда вы хоть Лорд такой-то?
— Увы, — отвечал я, чувствуя себя ужасно пристыженным. — Никакого титула у меня нет.
Фей, видимо, подумал, что в таком случае со мной нечего и разговаривать, поскольку он тихонько продолжал рыться в земле и рвать цветочные лепестки на мелкие кусочки.
Так прошло несколько минут, и я решил попытать счастья опять:
— Пожалуйста, скажи, как тебя зовут.
— Бруно, — тотчас ответил мальчуган. — А что же ты сразу не сказал «пожалуйста»?
«Потому что это нечто такое, что мы обычно оставляем в детской», — подумал я, мысленно вернувшись на много лет назад (почти что на сто, если быть совсем точным), в те времена, когда я был совсем ребенком. Но тут мне пришла в голову одна мысль, и я опять спросил его:
— А ты не из тех Фей, которые учат маленьких детей добру?
— Да, иной раз приходится, — отвечал Бруно, — но мне это ужасно надоело. — С этими словами он ловко разломил анютину глазку пополам и мигом разорвал ее на мелкие кусочки.
— Чем это ты занимаешься, Бруно? — спросил я.
— Порчу сад Сильвии. — Таков был ответ мальчугана. Продолжая рвать и топтать цветы, он бормотал себе под нос: — У, противная вредина! Не отпускала меня утром поиграть: приготовь, видите ли, сперва уроки! Подумаешь, уроки! Ну ничего, я тебе покажу!
— Ах, Бруно, не делай этого! Перестань! — воскликнул я. — Ты знаешь, что такое месть? О, месть — это ужасная, жестокая, дикая вещь!
— Месть? — спросил Бруно. — Как забавно! Я думаю, ты называешь ее жестокой и ужасной потому, что в ней может уместьиться много всяких дикостей.
— Да нет, не поэтому, — пояснил я. — Я имею в виду месть как отмщение (я произнес эти слова медленно и внятно.) Однако я не мог не признать, что толкование Бруно тоже как нельзя лучше подходит к этому слову.
— Надо же! — проговорил Бруно, широко открыв глаза и не пытаясь повторять за мной это слово.
— Давай! Попробуй-ка произнести его, малыш! — вежливо проговорил я. — Ме-э-эсть! Ме-э-эсть!
Но Бруно в ответ только покачал своей крошечной головкой и сказал, что не хочет, что его губки устроены иначе и просто не смогут воспроизвести форму этого слова… И чем больше я смеялся над этими возражениями, тем больше мрачнел бедный мальчуган.
— Ну, не беда, малыш! — сказал я. — Не могу ли я чем-нибудь помочь тебе, а?
— Да, пожалуйста, — немного успокоившись, отвечал Бруно. — Дело в том, что мне хочется узнать, чем бы я мог еще больше досадить ей. О, ты не знаешь, как трудно заставить ее выйти из себя!
— Ну-ка, послушай, Бруно! Я научу тебя самому поразительному способу мести!
— Чему-нибудь такому, что поразит ее? — воскликнул он, и глазки у него так и засверкали.
— Именно. Такому, что просто-напросто поразит ее. Первым делом мы повыдергаем все сорняки в ее саду. Погляди, сколько их здесь: скоро и цветов не будет видно.
— Но ведь это же не месть! — воскликнул Бруно.
— А потом, — продолжал я, не обращая внимания на его возражения, — мы польем самую высокую клумбу. Погляди-ка, на ней совсем пересохла земля!
Бруно недоверчиво поглядел на меня, но на этот раз ничего не сказал.
— А после этого, — продолжал я, — надо хоть немного поправить дорожки в саду. Я думаю, тебе вполне по силам повыдергать всю крапиву: вон сколько ее здесь. У тебя это ловко получится!
— Да что такое ты говоришь? — нетерпеливо прервал меня Бруно. — Она ничуть не рассердится из-за этого!
— Неужели? — невинным тоном отвечал я. — А потом, после всего этого, мы положим на клумбы всякие красивые камешки, чтобы отделить одни цветы от других. Уж это-то наверняка поразит ее, поверь мне.
Бруно повернулся и изумленно уставился на меня. Наконец в его глазах засверкали странные искорки, и он сказал, вкладывая в слова какой-то особый смысл:
— Что ж, это очень мило. Давай уложим камешки рядами: красные к красным, синие к синим…
— Так и сделаем, — отвечал я. — Кстати: какие цветы больше всего любит Сильвия?
