Мэри Нортон - Добывайки в воздухе
— Да, — призналась Арриэтта, — но все равно…
— Ладно, ладно, — прервал ее Под спокойно, без укоризны. — Я понимаю, как все это вышло.
Он вздохнул и посмотрел себе на ладони.
— И она увидела нас раньше, чем мы увидели ее, — сказала Арриэтта.
— Я сразу ее увидел, — сказал Под.
— Но ты не знал, что она видит тебя.
— Ты могла бы мне об этом сказать.
Отец говорил так ласково, что глаза Арриэтты наполнились слезами.
— Прости меня, — прошептала она.
Несколько секунд Под молчал, затем сказал:
— Видишь ли, у меня были всегда другие планы.
— Мисс Мензиз не виновата, что Мейбл и Сидни захватили нас.
— Не спорю. Но если бы я знал правду, все было бы иначе. К тому времени, как они тут появились, нас бы и след простыл. Давно были бы в хорошем, укромном местечке.
— В каком? — спросила Хомили.
— Ну, таких мест — пруд пруди! — ответил Под. — Спиллер знает одну мельницу — недалеко отсюда, да, Спиллер? — где живет только один человек. Старый, к тому же — близорукий. У него никого не бывает — ни живой души, кроме возчиков, что привозят зерно на помол. Это более для нас подходящее место, Хомили.
Хомили молчала. Видно было, что она усиленно думает. Руки, лежавшие на коленях, крепко сжимали одна другую, плечи снова распрямились.
— Она нас любит, папа, — сказала Арриэтта, — мисс Мензиз по–настоящему любит нас.
Под вздохнул.
— Не пойму, за что и почему. Но, возможно, это и так. Любят же они своих домашних животных — кошек и собак, и птиц, и тому подобное. Как твоя двоюродная сестра Эглтина любила свою мышку — кормила ее из рук, учила всяким штукам, протирала ей шкурку бархатной тряпочкой. А чем кончилось? Мышка убежала от нее к другим мышам. А у среднего сына твоего дяди Хендрири был однажды таракан–прусак. Держал его в клетке из чайного ситечка. Ну и жирный он стал! А все равно, твоя мать говорила, вряд ли он счастлив. Ни разу не голодал за всю свою жизнь таракан этот, но из ситечка выбраться все равно не мог.
— Я, кажется, понимаю, что ты хочешь сказать, — неуверенно проговорила Арриэтта.
— Спиллер–то понимает, — сказал Под.
Арриэтта взглянула на Спиллера: узкое лицо его было неподвижно, но глаза горели неукротимым огнем. Таким неукротимым, что Арриэтта быстро отвела взгляд в сторону.
— Ты можешь представить себе Спиллера в этом вот доме, — продолжал Под, — где можно жить на всем готовом, а всякие леди будут заглядывать в окна?
— Она не заглядывала, — пылко вскричала Арриэтта, — и никогда не будет!
— Кто знает, — сказал Под. — А уж если одному человеку из человеков станет известно, где и когда нас можно увидеть, рано или поздно об этом прослышат все. Кому–нибудь шепнут на ушко по секрету, а тот расскажет всем остальным. А эта Мейбл и Сидни… Куда они кинутся, когда увидят, что мы убежали? Сюда, конечно. И скажу вам почему: они будут мерять всех на свой аршин и подумают, что здешние человеки нас украли.
— Но у нас теперь есть проволочная сетка, — напомнила ему Арриэтта.
— Да, — согласился Под, — на этот раз они посадили нас в крепкую клетку, как кур в курятнике. Но что еще хуже, — продолжал он, — нас в любой момент может поймать кто–нибудь из посетителей. Это только вопрос времени. Каждый день их наезжает сюда великое множество, они всюду, если так можно выразиться, запускают глаза. Нет, Хомили, всем этим кранам и включателям грош цена. И кухонным столикам, и пуховым одеялам тоже. За праздную жизнь приходится платить втридорога, как мы узнали, когда жили у Люпи. Важно другое: идти своим путем, да чтобы у тебя было легко на душе. А здесь у меня на душе никогда не будет легко.
Наступило молчание. Хомили поворошила огонь ржавым гвоздем, который Спиллер приспособил под кочергу, и угольная пыль вспыхнула неожиданно ярко, осветив стены и потолок, и кружок задумчивых лиц.
— Так что же делать? — спросила наконец Хомили.
— Уходить отсюда, — сказал Под.
— Когда спросила Хомили.
Под обернулся к Спиллеру.
— У тебя на барке только балласт?
Спиллер кивнул.
— Значит,, как только нагрузим барку.
— Но куда мы пойдем? — в полном недоумении спросила Хомили. Сколько раз, подумала она, ей приходилось задавать этот вопрос!
— Туда, где нам место, — ответил Под.
— А где нам место?
— Ты знаешь это не хуже меня, — сказал Под. — Там, где тихо и спокойно, в каком–нибудь укромном уголке, который человекам не найти.
— Ты имеешь в виду эту мельницу?
— Да. Думаю, она нам подойдет, — сказал Под. — И я следую примеру Спиллера — а уж его–то ни один из человеков не видел. Там есть доски, вода, мешки, зерно и та еда, которую готовит для себя мельник. Там можно устроиться в доме и гулять под открытым небом. А если Спиллер будет держать свою барку наготове, что помешает нам приплывать сюда иногда вечерком за добычей? Ты согласен со мной, Спиллер?
Спиллер кивнул. Снова наступила тишина.
— Но ведь не сегодня, Под, нет? — сказала Хомили; у нее сделался вдруг очень усталый вид.
Под покачал головой.
— И не завтра. Нам понадобится несколько дней чтобы нагрузить барку, и мы не станем спешить. Если мы будем осторожны и погасим огонь, им и в голову не придет, что мы вернулись. Погода стоит хорошая и делается все теплей. Нет нужды пороть горячку. Я сначала хорошенько там все осмотрю, что нам будет нужно…
Под тяжело поднялся на ноги и потянулся.
— А сейчас главное, — сказал он, сдерживая зевоту, — поспать. Часов двенадцать, не меньше.
Подойдя к шкафчику, он взял с полки тарелку и медленно, методично стал собирать золу, чтобы засыпать тлеющие угли.
В комнате стало темней. Внезапно Хомили сказала:
— А может, нам попробовать лампочку?
— Электрическую? — спросил Под.
— Только один раз, — умоляюще повторила она.
— Почему бы и нет, — сказал Под и подошел к выключателю у двери.
Хомили задула свечу и тут же вспыхнул пронзительно–яркий свет. Хомили закрыла глаза ладонями. Арриэтта, часто моргая, с интересом глядела кругом: белая, лишенная теней комната неприязненно смотрела на нее в ответ.
— Ой, мне это не нравится! — воскликнула Арриэтта.
— Мне тоже, — согласилась с ней Хомили.
— Но что ни говори, папа, — продолжала Арриэтта, словно все еще надеясь на признание своих заслуг, — а сами мы никогда бы этого не сделали. Понимаешь, что я хочу сказать?
— Я — да, а вот ты поймешь, что я хочу сказать, только когда станешь постарше.
— При чем тут возраст? — возразила она.
Под кинул взгляд на Спиллера, затем на Арриэтту. Вид у него был серьезный, сосредоточенный, казалось, он старательно подбирает слова.
— Видишь ли, тут такое дело, — начал он, — и постарайся взять в толк, о чем я говорю. Скажем, когда–нибудь у тебя будет свой дом. Может быть, и семья — если тебе повезет встретить хорошего добывайку. Думаешь, тебе по–прежнему захочется водиться с человеками? Да ни за что. — Он покачал головой. — И я скажу тебе, почему: ты не захочешь ставить под удар свою семью. И своего добывайку. Понимаешь, что я хочу сказать?
— Да, — ответила Арриэтта.
Она смутилась, не знала, куда деть глаза и руки, и была рада, что стояла лицом к столу, а к Спиллеру спиной.
— Когда–нибудь нас не станет, — продолжал Под, — некому будет за тобой присматривать, и я говорю тебе сейчас: никогда разговоры с человеками не приводят добывайку к добру. Не важно, какими эти человеки кажутся, о чем они толкуют, что тебе обещают. Нельзя играть с огнем.
Арриэтта молчала.
— И Спиллер со мной согласен.
Со своего уголка у очага Хомили видела, как глаза Арриэтты наполняются слезами, как она старается проглотить комок в горле.
— Хватит на сегодня, Под, — быстро сказала она, — давай погасим свет и ляжем в постель.
— Пусть она раньше даст нам обещание, — сказал Под, — здесь, при электрическом свете, что она никогда больше не заговорит с человеками.
— К чему это обещание, Под… Она понимает… Как в детстве с газом. Давайте скорее ляжем.
— Я обещаю, — сказала вдруг Арриэтта. Сказала громко и внятно и тут же разрыдалась.
— Вот уж это ни к чему, дочка, — сказал Под, быстро подходя к ней, в то время как Хомили поднималась со своего места. — Ни к чему плакать, девонька, я говорил это для твоей же пользы.
— Я знаю, — всхлипывала Арриэтта, прикрыв лицо руками.
— Тогда в чем дело? Ну, скажи нам. Из–за мельницы?
— Нет, нет, — продолжала она рыдать. — Я думала о мисс Мензиз…
— А что с ней? — спросила Хомили.
— Раз я обещала с ней не говорить, кто ей теперь все расскажет? Она так и не узнает, что мы убежали из тюрьмы, не узнает о Мейбл и Сидни. Не узнает о воздушном шаре. Не узнает, что мы вернулись. Никогда ни о чем не узнает. Всю жизнь она будет спрашивать себя, что с нами случилось. Будет лежать ночью без сна, и думать, думать…
