Юрий Брезан - Черная Мельница
Маркграф уже не смеется, но еще усмехается - он заметил, что последний из безоружных гостей вырвал меч из рук черного рыцаря, в тот же миг пронзил его грудь и в мгновение ока к двадцати девяти заколотым добавил с десяток черных трупов.
Теперь уже маркграфу совсем не до смеха - он видит, что мечи рыцарей отскакивают от этого человека. Значит, это Крабат. А собственный меч маркграфа далеко - торчит между булыжниками во дворе крепости. И маркграф издает волчий вой, видя, что Крабат распахивает дверь и, пробиваясь наружу, усеивает трупами парадный зал, заваливает телами ступени лестницы и мостит ими двор. Крабат прорвался к воротам крепости, обагренный чужою кровью, и те, кого он успел хотя бы царапнуть мечом, умерли раньше, чем он достиг берега. Он бросился вплавь - вода в реке закипела от летящих вслед за ним стрел. Вне себя от ярости маркграф велел принести арбалет и, вложив в него свой меч, выстрелил не целясь. Меч вонзился пловцу в бедро и окрасил воду кровью. Добрался Крабат до берега, выхватил меч маркграфа из раны и стянул ее края руками.
А кровь капает и капает на прибрежный песок. И вспомнил Крабат: "Земля пропитается нашей кровью".
Откуда ни возьмись - старик крестьянин. Приютил он Крабата на ночь да и спрашивает: "Как звать-то тебя?"
"Ратибор", - ответил Крабат. Теперь это имя ему по вкусу пришлось.
А из серой крепости на скале потекли черные реки крови.
Раздел IV
Солнце взошло, и Маркус со всех ног бросился прочь из Черного Леса. Благополучно добравшись до дома, он увидел, что матушка его жива, старая липа тоже. Но точит и точит Маркуса мысль о Крабате - не верит он, что Черному Мельнику удалось одолеть его друга. Да и матушка наотрез отказалась достать из ларя белое траурное покрывало.
"Не будь его в живых, сердце мое перестало бы биться, - сказала она. - А ведь оно бьется".
Ждет Маркус возвращения Крабата, а сам боится - не явился бы вместо него мельник. Книгу из-под корней старой липы он выкопал и название ее прочел: Книга Знания и Колдовства.
Стал Маркус учиться Знанию. Никак оно ему не дается. Да и какой толк знать, что жизнь всему живому дает солнце, когда день за днем ждешь, что явится мельник, а с ним - смерть?
А вот колдовству научиться легче легкого. Черная магия - просто детская забава, коли у тебя в руках волшебный шнур мельника. Пускай только заявится, думает теперь Маркус, мы с ним еще померяемся силами! И Маркус решил учиться черной магии. Он пошел к соседу, недавно забившему свинью, и попросил дать ему несколько костей - якобы для супа.
Мельник превращал кости в крошечных поросят, вот и Маркус сделал их из костей - сразу целую дюжину. Выгнав поросят на пастбище, он лег на травку и принялся изучать книгу. А время от времени развлекался тем, что заставлял поросят маршировать на задних лапках: "Направо! Налево! Парадным шагом, марш!"
Из ивового прутика он вырезал дудочку, и розовые поросята заплясали под его музыку - цирк, да и только!
По ближней дороге пыль клубами - катит целая вереница богатых карет, и одна из них вся в золоте. Остановились кареты, и из раззолоченной донесся раскатистый смех: поросячий балет королю понравился. А значит, и балетмейстер пришелся бы очень ко двору при его дворе. Ведь жизнь королевская скучна до крайности, и королю приходится самому ломать голову и придумывать себе развлечения. А разве королю пристало все время ломать себе голову, чтобы только не умереть со скуки?
И король дал знак егерям: "Взять этого малого ко двору!"
Егеря схватили Маркуса, и министр двора объяснил деревенскому парню, что ему выпала высокая честь: стать шутом - или обершутом, это уж как повезет, - при особе его величества. А у Маркуса сразу же мысль мелькнула: не превратиться ли мне в песчинку? То - то король опешит! Вот смеху - то будет! Но тут он вспомнил про Черного Мельника и смекнул, что при королевском дворе тот его искать вряд ли додумается. А если и додумается, то вряд ли посмеет забрать к себе в батраки столь важную особу, как придворный шут. Такого еще не бывало.
"Согласен, - сказал Маркус министру двора и приказал своим поросяткам: - Галопом, домой, марш!"
Поросята пустились вскачь, а Маркус сел в последнюю карету, где ехали придворный повар, придворный пекарь, придворный портной и придворный цирюльник. Кареты с шумом понеслись по деревне, но Маркус пробормотал себе что-то под нос, и колесо у королевской кареты тотчас сломалось.
"Сейчас вернусь!" сбросил он на бегу и помчался домой.
В огороде мать пропалывала грядки. "Уезжаю, матушка!" - Маркус указал рукой в сторону карет. "Небось опять за счастьем?" - спросила мать. "Просто неохота сидеть сложа руки и ждать беды, - ответил сын. - Пока Крабат не вернулся, там для меня безопасней". "Останься со мной!" - попросила мать. "Но я ведь не навек, матушка. До скорого свидания! И не тревожься понапрасну. Теперь я сумею за себя постоять. Да и ты нужды знать не будешь!"
Прошептал он что-то себе под нос, и куча сорняков у ее ног мигом превратилась в гору пшеничных зерен.
"Всего тебе наилучшего, матушка! И скажи Крабату, где меня найти!"
Обнял он мать и поспешил к каретам. Проделок нового шута хватило королю ровно на двадцать три дня. Но потом все приелось и наскучило - и танцующие розовые свинки, и летающие перепелки из марципана, и кувыркающиеся через голову мышки. Надоели ему и золотые рыбки, что выныривали из фонтана во дворе замка и превращались во флотилию боевых кораблей. Кораблики палили из крохотных пушечек и топили друг друга. Потопленные вновь превращались в золотых рыбок, и только один всегда оставался на поверхности целым и невредимым.
Король каждый раз брал увеличительное стекло и с его помощью читал название, начертанное на носу корабля: "Maximum rex", что означает: "Величайший из королей".
И придворные каждый раз восторженно рукоплескали - впрочем, вовсе не шуту Маркусу, а своему королю: ведь это он доставал из воды кораблик чистого золота. Правда, кораблик прямо у него в руках превращался в обыкновенный серый камешек. Король с досадой отшвыривал камешек - на земле оказывался золотой слиток. Министр двора бросался к слитку - и попадал рукой в собачий помет. Король покатывался со смеху, а раз смеялся король, смеялись и все придворные.
Одному лишь министру было не до смеха. И настал день, когда его терпение лопнуло, и, вытерев руку о камзол Маркуса, он прошипел сквозь зубы: "Отправляйся на мою личную кухню! И не вздумай со мной шутки шутить, не то заживо замурую! И тогда - колдуй себе, сколько влезет!"
Маркус ждал, что король вмешается. Но тот и бровью не повел: "Подсовывать моему министру собачье дерьмо... Это все равно что бросать им в меня! Благодари бога, что дешево отделался!"
Королю уже приелись шутовские фокусы: в конце концов, все время одно и то же. Но Маркуса его немилость мало заботит: не все ли равно, в кухне у министра или в каморке придворного шута? Лишь бы поблизости от короля - и, значит, в безопасности. И оплеухам, которые отвешивал ему старший повар, он вел точный счет - в надежде, что придет день, когда он с ним сполна расквитается - в розницу или оптом. Число оплеух перевалило за тридцать, когда на кухню вдруг влетел запыхавшийся министр двора и заявил Маркусу: "Нынче у меня званый обед. И король будет моим гостем. Надо его повеселить. Постарайся придумать что-нибудь новенькое!"
И Маркус постарался. Первое блюдо - гусиная печенка с трюфелями. Вдоль стола чинно вышагивал Живой гусь, запряженный в серебряную тележку с гусиной печенкой. Печенка была нафарширована трюфелями и выложена в форме королевской короны. Обслужив гостей, гусь спел песенку, улегся посреди блюд и превратился в марципановый торт.
"Браво!" - сквозь зубы процедил король, даже не улыбнувшись.
Но министру до зарезу нужно, чтобы король рассмеялся. Государственная мошна, попав в его ведение, поначалу была набита, как королевское брюхо, а по прошествии лет стала пуста, как его же башка. И не хватает в ней ровно столько, сколько нужно на постройку приличного замка. Министр его уже отстроил. Вот почему ему важно, чтобы король смеялся: король веселится - министру спокойнее спится.
Слуги в расшитых ливреях внесли суп: прозрачный бульон с золотистыми клецками. Когда бульон съели, то каждый увидел, что у него в тарелке осталось несколько клецек - у кого две, у кого пять, а у короля целых семь. На вид клецки золотые и даже на ощупь - чистое золото.
Бросил король семь своих клецек на колени молоденькой фрейлине, и фрейлина польщенно улыбнулась, а король игриво ей подмигнул. На золотом блюде подали форель. Вместо глаз у рыбы драгоценные камни: блюдо сияет и искрится на весь зал.
Король улыбнулся уголком губ, вынул из рыбины два рубиновых глаза и, вытерев их о скатерть, опустил в вырез платья фрейлины.
"Все же ваши во сто крат краше", - шепнул он ей на ушко.
Фрейлина старательно зарделась и прошептала в ответ: "У кого какой вкус, я судить не берусь".
