Никольская Олеговна - Про Бабаку Косточкину-2
Неужели бабушка? А чего она тогда шипела? Или это Коля передал? Телепатически… Может, я в нем ошибался?
В любом случае мне действительно следовало поторопиться.
Глава 15
Квартира № 18
Дверь квартиры № 18, в которой проживал вдовствующий инженер Свиньин Сергей Яковлевич, мне открыл молочный поросенок. Что ж, я не был удивлен.
Поросенок был жареный, изо рта у него торчало печеное яблоко. Он вынул его копытцем и вежливо сказал:
— Прошу вас, входите, — после этого он низко поклонился. Наверное, даже сделал книксен или реверанс.
— Спасибо, — я вытер ноги о коврик, который оказался волчьей шкурой, и прошел вслед за Поросенком в комнату.
У него было уютно — кругом висели веселенькие занавески и портреты членов семьи, также стояли фикусы в кадках. Пахло ароматическими палочками, сандалом и немного зайчиками. В углу расположился противень, накрытый клетчатым пледом с кистями. Перед ним на низком столике стоял кальян.
Поросенок залез на противень с ногами и закурил.
— Прошу вас, присаживайтесь, — мелодично произнес он, выпуская из ноздрей дым. — А то вы какой-то синий.
Я не хотел задерживаться у этого Поросенка, но отказываться было неудобно. Я примостился на краешке его ложа.
— Хотите? — Поросенок протянул мне кальянную трубку. — Сегодня яблочный. На молоке.
Я покачал головой.
— Курение — это яд, — не раз повторяла Бабака, и я был с ней полностью согласен.
— Вы, простите, кто по профессии, я не расслышал? — спросил меня Поросенок.
— А я и не говорил.
— А я певец, — с достоинством сказал он. — Больших и малых академических театров.
— А-а-а.
— Вот недавно с гастролей вернулся, — Поросенок накинул на себя шелковый халат с драконом. — С «Виртуозами Москвы» в Венском оперном театре концерты давали. Аншлаги срывали.
Разве так говорят? Срывают овацию или, например, ромашки. А со шлангами что делают? Вернее, с аншлагами. Я забыл.
— Простите, я спешу. Я, собственно, к вам по делу… — начал я.
— Помнится, в Ницце с Монсеррат Кабалье выступали, — не слышал меня Поросенок. — Я ей говорю: «Монси, дорогая, пой тише, зритель меня не слышит». А она мне: «Хавроний, драгоценный…» Меня Хавронием зовут, в честь мамы. А она, значит, мне: «Хавроний, драгоценный, женись на мне!» — и обнимает меня.
— Извините, вы случайно хомячка не…
— Или вот еще был забавный случай. Записывали мы «Новогодний огонек», я в главной роли, разумеется, партию Деда Мороза пою…
Вот кого я не люблю по жизни, так это болтунов. Но мальчик я вежливый, и от этого страдаю. Или лучше так сказать: перебивать старших невежливо, и я не перебиваю. Вот и сейчас я молча сидел на противне и слушал этого Хавронтия Болтуновича в китайском халате. Я понимал, что его не остановишь.
Я понимал и страдал. А потом я просто отключился.
Я сидел на противне и думал о маме. Как она там, моя мама, в Пицунде? Наверное, сейчас арбузы ест с дынями и запивает их минеральной водой «Боржоми» или «Ессентуки». Потом я подумал о папе. Папа теперь, наверное, совсем загорелый. Он лежит на побережье весь коричневый и смотрит вдаль на теплоходы и синих китов.
После папы я думал про Аделаиду, которая лепила замок из песка, в то время как морской прибой ласкал ее голые пяточки. А в конце я подумал про Бабаку. Вернее, про то, как она вернется из отпуска, откроет квартиру своим ключом, войдет в нашу комнату, положит на кровать чемодан и увидит пустую коробку из-под хомяка…
— …А он мне, значит, так ехидно отвечает: «Вы, Хавроний, хоть и народный артист, а поете, прямо скажем, как заслуженный»…
— Послушайте, Хавронтий, вы не видели моего…
— Хавроний.
— Что, простите?
— Меня зовут Хавроний. Без т.
— Извините. Так вы не видели рыженького…
— А хочешь, я тебе спою? — воскликнул Хавроний.
— Нет.
— Возьми вон там бубен, будешь подыгрывать!
И я взял.
Вместо того чтобы раз и навсегда спросить про Фому Фомича и уйти, я взял бубен и стал подыгрывать.
Ну что ты со мной поделаешь? Я просто себя в этот момент начал презирать! Я подыгрывал даже тогда, когда Хавроний прочищал себе горло! Даже тогда, когда он всего-то сырые яйца пил!
Я тренировался.
Прочистив горло и выпив яйца, Хавроний объявил:
— «Потрясающая история любви великолепного господина Франтишека». Музыка шотландская, народная. Слова — тоже народные.
Будешь подпевать.
И он запел.
У ПАПЫ ХРЮ-ХРЮНА
И МАМЫ ХРЮ-ХРЮШКИ
РОДИЛСЯ КРАСИВЫЙ СЫНОК.
КРАСИВЫЕ ГЛАЗКИ,
КРАСИВЫЕ УШКИ,
КРАСИВЫЙ С ПЯТНЫШКОМ БОК.
— О, бок! — подхватил я слабым голосом. — Красивый с пятнышком бок!
— Молодец! — похвалил меня Хавроний и запел дальше:
СРЕДИ ВСЕХ СЕСТРЁНОК,
СРЕДИ ВСЕХ БРАТИШЕК
КРАСИВЫЙ ТАКОЙ ОДИН.
ОН ИМЯ ХРЮ-ХРЮНТИК
СМЕНИЛ НА ФРАНТИШЕК,
ВЕЛЕЛ НАЗЫВАТЬ «ГОСПОДИН».
— Господин? — пропел я смелее. — Велел называть «господин»!
НЕ ЕЛ ЧТО ПОПАЛО,
КАК БРАТЬЯ И СЕСТРЫ,
И, ХОТЬ БЫЛ ПО ВОЗРАСТУ МАЛ,
КОСТЮМЧИК СОЛИДНЫЙ
НОСИЛ, А НЕ ПЕСТРЫЙ
И, ГЛЯДЯ НА ЗВЕЗДЫ, МЕЧТАЛ.
ОН МЕЧТАЛ!
И, ГЛЯДЯ НА ЗВЕЗДЫ, МЕЧТАЛ!
В этот момент в комнате появился незнакомец в килте (это такая шотландская юбка, ее носят мужчины) и с волынкой. Волынка гармонично влилась в наш с Хавронием дуэт.
НА ЭТОЙ ЖЕ ФЕРМЕ
В ХЛЕВУ ПО СОСЕДСТВУ
ОСОБА ЖИЛА ОДНА.
И ТОЖЕ КРАСИВА
БЫЛА ОНА С ДЕТСТВА,
А ЗВАЛИ ЕЁ ВЕТЧИНА.
ВЕТЧИНА?
ДА, ЗВАЛИ ЕЕ ВЕТЧИНА!
Вслед за незнакомцем с волынкой в комнату вошел незнакомец с крошечной гармошкой и тоже, не говоря ни слова, присоединился к нам.
И ЮНЫЙ ФРАНТИШЕК
ВЛЮБИЛСЯ, КОНЕЧНО,
НЫРНУВ В ГЛУБИНУ ТЕХ ГЛАЗ.
ОН ПИСЬМА ПИСАЛ ЕЙ
ИЗЫСКАННО, НЕЖНО,
СТИХИ ЕЙ ЧИТАЛ НЕ РАЗ.
— Не раз! — воодушевленно пел я. — Стихи ей читал не раз!
ОН ПЕЛ СЕРЕНАДЫ
НА ЗАВТРАК И УЖИН
И ПЕЛ ПОТРЯСАЮЩЕ — ФАКТ!
ОНА ЖЕ В ГРЯЗИ
(В УЖАСАЮЩЕЙ ЛУЖЕ)
ЛЕЖАЛА И ХРЮКАЛА В ТАКТ.
ДА, В ТАКТ!
ЛЕЖАЛА И ХРЮКАЛА В ТАКТ!
Тут в комнату вошел третий незнакомец с гавайской гитарой в перепончатых лапах. Он вдарил по струнам.
КОГДА ЖЕ ОН В ЧУВСТВАХ
ПРИЗНАЛСЯ ОТКРЫТО,
ПОКЛЯЛСЯ ЕЙ В ВЕЧНОЙ ЛЮБВИ,
ОТ СМЕХА ОНА
ПОВАЛИЛАСЬ В КОРЫТО
И ДОЛГО ИКАЛА: И-И.
И-И?
ДА, ДОЛГО ИКАЛА: И-И!
НАД НИМ ПОТЕШАЯСЬ,
СМЕЯЛИСЬ ХРЮ-ХРЮНЫ:
— ПРИДУМАЛ ЕЩЁ — ЛЮБОВЬ.
КАКОЙ ЖЕ ТЫ ГЛУПЫЙ,
НАШ РОДСТВЕННИК ЮНЫЙ,
ИДИ-КА, ПОЖУЙ МОРКОВЬ!
— Морковь! — все больше распалялся я. — Иди-ка, пожуй морковь!
АХ, БЕДНЫЙ ФРАНТИШЕК,
ВОТ ГОРЕ ТАК ГОРЕ,
ОТВЕРГЛА ЕГО ВЕТЧИНА.
ОПЛЁВАН СЕМЬЕЮ.
И ПОНЯЛ ОН ВСКОРЕ,
ДОРОГА ЕМУ ОДНА.
ОДНА?
ДОРОГА ЕМУ ОДНА!
Тем временем к нам присоединились еще двое — с маракасами и треугольником.
