Никольская Олеговна - Про Бабаку Косточкину-2
На двери квартиры № 19 висела табличка из жести. Вот такая:
Как странно, раньше я ее никогда не замечал.
В этой квартире жили три поколения дружной семьи Полтергейстовых: бабушка, дедушка, мама, папа и сын Коля.
С Колей Полтергейстовым я учился в параллельных классах и иногда гулял во дворе, хотя он мне не нравился. У него, как ни встретишь, всегда грязные руки.
— Чистые руки — чистые помыслы, — не раз повторяла Бабака, и я с ней полностью соглашался.
Я нажал на звонок.
— Входите, не заперто! — крикнул кто-то, как мне показалось, издалека.
Действительно, было не заперто, и я вошел.
В квартире было сумрачно, как в лесу.
— Ау! — позвал я.
— Ау! — ответили мне справа.
— Ау-ау! — снова позвал я.
— Дом-музей Полтергейстовых по коридору налево, — ответили мне.
— Странно, — сказал мне внутренний голос, — сворачивай все-таки направо.
На всякий случай я послушался его и свернул все-таки направо. Внутренний голос оказался прав.
Я очутился в просторной комнате эпохи ампир. А может быть, рококо — я не сильно разбираюсь. Кругом висели старинные портреты вельмож в кудрявеньких париках и рамах. На полу лежали шкуры зверей и стояли кованые канделябры с восковыми свечами, которые плакали прямо на паркет. Из мебели были стулья по углам на гнутых ножках.
На одном таком стуле сидела толстая бабушка Полтергейстова. На ней было малиновое бархатное платье с белым воротником и кломпены поверх носков. Это такие деревянные башмаки, которые носят в Голландии.
Я подумал, прямо как в нашем краеведческом музее — там тоже бабушка в углу и картины…
— Здравствуйте, — поздоровался я с Полтергейстовой.
— Ц-с-с-с! — она посмотрела на меня сердито и приложила к губам палец. — Соблюдай тишину!
— Простите, — сказал я шепотом и стал разглядывать картины.
Они были очень красивые, эти картины.
На одной, например, изображен рыцарь на коне. Сверху у него доспехи, а снизу — очень живописные ноги в лосинах и пышных шортиках.
Но больше всего мне понравился конь. В хвосте и гриве у него красовались бантики.
На следующей картине нарисована бледная тетенька с кораблем на голове. У корабля были черные паруса, по палубе разгуливали матросы, а на капитанском мостике стоял одинокий пират с подзорной трубой и попугаем.
На других картинах в основном были мужчины по пояс — в париках и лысые. Такие картины мне не очень нравились.
Но вот прекрасная картина! На ней старый мастер талантливо изобразил людей из разных фруктов. У одного мужчины, например, нос был сделан из банана, а подбородок — из яблока. А у другого, постарше, глаза из слив и рот из мандариновых долек. У женщины были виноградные волосы и румяные щеки из вишни. А у ее ребенка — крепкие кукурузные зубы.
Я залюбовался. Великолепное полотно!
Я даже отошел на пять шагов и откинул голову, как учила меня мама, чтобы полюбоваться побольше.
И тут я заметил, что ребенок на картине показывает мне язык! Из груши! А потом еще и фигу из каштана!
Я сразу уловил в этих грязных каштановых пальцах и в этих мелких кукурузных зубах что-то знакомое…
— Коля? Полтергейстов? Это ты?!
— Чш-ш-ш! — зашипела на меня бабушка. — Пш-ш-ш-ш!
— Ну я! — сказал нарисованный Коля. — Кто ж еще?
— А зачем ты в картину залез? — я был в недоумении.
— Залез? — вскрикнула Колина мама, тетя Оля Полтергейстова. — Что за манеры, о Мальчик?
— Мы никуда не залазили и ниоткуда не вылезали, с вашего позволения, — с достоинством сказал Колин папа. — Нас написал маслом великий итальянский мастер Джузеппе Арчимбольдо!
— Арчибальдо? — не расслышал я.
— Арчимбольдо! — повторил Колин папа и почесал свой банан.
— Понятно, — я как-то стушевался под строгими взглядами Полтергейстовых. Особенно меня нервировал их дедушка со своими сливами-буравчиками.
— Скажите, а зачем вам нос, кхе-кхе, из банана? — чтобы прервать неловкую паузу, спросил я у Колиного папы.
— Чтобы им нюхать, — ответил он, как волк из «Красной Шапочки».
Понятно, что нюхать, я же не дурачок.
Но почему именно бананом? Меня это интересовало больше всего.
— Дурак ты, Костян! — сказал мне Коля. — Это же направление в живописи такое. Фруктизм.
— Маньеризм, — поправила его мама.
— Умозрительный ребус, — заметил кто-то с пола.
Я обернулся. Это сказала медвежья шкура. Она заунывно продолжила:
— Арчимбольдо применяет в своих циклах один и тот же прием: на глухом черном фоне воздвигаются антропоморфные пирамиды из нагроможденных друг на друга предметов.
Они написаны с абсолютной зрительной адекватностью и обладают какой-то сюрреалистической навязчивостью. С изумительной изобретательностью импровизирует Арчимбольдо свои композиции, в которых горы фруктов, цветов, живых существ складываются в причудливые полуфигуры и тут же оборачиваются нарядными, празднично одетыми современниками художника. Персонажи Арчимбольдо — это умозрительные конструкции, но они удивительно декоративны, изящны, хотя иной раз впечатление, которое они рождают, осложнено гротеском. Иногда необходим зрительный поворот изображения на 180 градусов, чтобы из хаоса вещей проявилось чье-то лицо. Миска с овощами в особом ракурсе скрывает лицо «Огородника», страшный «Повар» составлен из жареного поросёнка и обезглавленной курицы.
Шкура замолчала так же внезапно, как и заговорила.
Я был потрясен. Мы помолчали.
— Хотите, я прочту вам стихи? — неожиданно предложил Колин дедушка и, не дожидаясь ответа, прочел:
Портрет Был в доме портрет,
На нем Джонни Брэд
На фоне старинного замка.
Висел тот портрет
Почти тридцать лет,
Пока не растрескалась рамка.
Воскликнул Джо Брэд:
«Я так много лет
В картине сидел, как в темнице.
Стал сморщен и лыс,
Позвольте же, плиз,
Мне выйти за эти границы!»
Вот так Джонни Брэд
Покинул портрет,
По свету мотается где-то.
И смотрит на нас
Печально сейчас
Лишь замок старинный с портрета.
— Слышь, Костян, — сказал Коля, — Завтра контроша по инглишу, так что я в ауте. Загони им там, что у меня свинка, — и хрюкнул.
— Свинка, свинка, свинка! — заплакали в канделябрах свечи.
— Свинка? — я покосился на его родителей.
Сейчас они ему, наверное, всыпят.
— Нет, лучше коклюш! — радостно предложила Колина мама.
— Коклюш, коклюш, коклюш! — заголосили свечи.
— Или двухсторонний бронхит с осложнениями! — счастливо засмеялся Колин папа.
Ничего себе! Вот это я понимаю, дружная семья! Какое взаимопонимание, какая взаимовыручка! Просто удивительно!
— Хорошо, я передам, — пообещал я.
— Ну, давай, пакеда! — сказал мне Коля. — А то мы через пять минут закрываемся.
— Подождите! — заговорил я. — У вас был мой хомяк? Фома Фомич?
Полтергейстовы переглянулись.
— Мне господин Вонючка сказал, что Фома к вам заходил, — на всякий случай добавил я.
— Д-да, — неуверенно сказала Колина мама. — Он забегал тут…
— Чш-ш-ш, — зашипела из угла бабушка.
— Но только на минуточку, — быстро прибавила мама. — Водички попить.
— Водички? — разочарованно повторил я.
Неужели это действительно так? Неужели он просто водички?.. Что-то мне подсказывало, что Полтергейстовы не договаривают. Вон, и лица фруктовые от меня отворачивают. А дедушка вообще закрыл глаза, притворяется, что спит…
Вдруг я заметил, что Коля подает мне какие-то знаки лицом. Он шевелил грушей и скалил кукурузу. Да, он определенно на что-то намекал! Но на что? Я ничего не понимал…
— Коля, я все вижу, — угрожающе сказала из угла бабушка Полтергейстова. — Молодой человек, — обратилась она ко мне, — дом-музей Полтергейстовых закрыт на ужин и сон. Подите вон.
Она взяла меня за руку и повела к выходу. Ладошка у нее была сухая и с каким-то шариком посередине.
— По вторникам у нас санитарный день, — многозначительно сказала бабушка и отпустила мою руку.
— До свидания! — успел сказать я прежде, чем за мной захлопнулась дверь.
Оказавшись в подъезде, я разжал руку и обнаружил у себя в ладони печеный каштан. Я быстро сунул его в рот и раскусил.
На одной половинке каштана было мелким почерком написано:
