Гектор Мало - Без семьи
"Дорогой Реми!
Ты просишь сообщить, как выглядели пеленки, в которые ты был завернут. Я легко могу это сделать, потому что бережно сохранила все твои вещи, думая, что они пригодятся тебе, в случае если родители будут тебя разыскивать.
Прежде всего должна сказать, что настоящих пеленок у тебя не было. Если я говорила тебе про пеленки, то просто по привычке, потому что наши дети всегда были запеленаты. Ты же не был запеленат - ты был одет. Вот какие вещи были на тебе: нарядный кружевной чепчик, распашонка из тонкого полотна, обшитая кружевцами, фланелевое одеяльце, белые шерстяные чулочки, вязаные белые башмачки с кисточками, длинное платьице из белой фланели и, наконец, длинная шубка с капюшоном из белого кашемира, с красивой вышивкой.
Полотняной пеленки у тебя не оказалось, так как ее заменили у полицейского комиссара простой салфеткой. Должна прибавить, что ни одна из этих вещей не была помечена. Впрочем, фланелевое одеяльце и распашонка имели, по-видимому, метки, но те углы, где обычно ставится метка, были отрезаны - очевидно, для того, чтобы затруднить поиски. Вот и все, дорогой Реми, что я могу тебе сообщить. Если ты думаешь, что эти вещи могут тебе понадобиться, напиши, я их тебе вышлю.
С удовольствием сообщаю тебе, что корова наша вполне здорова. Она по-прежнему дает много молока, и благодаря ей я живу, ни в чем не нуждаясь. Когда я смотрю на нее, то всегда вспоминаю тебя и твоего доброго товарища, маленького Маттиа.
Я буду очень рада получить от тебя весточку, и, надеюсь, хорошую. Ты такой ласковый и любящий мальчик, что не можешь не быть счастлив в своей семье. Отец, мать, братья и сестры - все безусловно полюбят тебя так, как ты этого заслуживаешь.
Прощай, мое дорогое дитя, сердечно тебя целую.
Твоя кормилица вдова Барберен".
"Милая матушка Барберен, - с грустью подумал я, - как она добра ко мне! Она любит меня, ей кажется, что все на свете должны любить меня так же, как она".
- Что за славная женщина, - сказал Маттиа, - она и про меня вспомнила! Но если б она даже забыла обо мне, я все же очень благодарен ей за письмо. Здесь все так подробно описано, что господину Дрисколу не следует ошибаться, перечисляя вещи, бывшие на тебе в тот день.
- Он мог позабыть их.
- Нельзя забыть, во что был одет пропавший ребенок, раз по этой одежде надеешься его найти.
Мне очень трудно было спросить у отца, как я был одет в тот день, когда меня украли. Если бы я задавал вопрос без всякого умысла, все было бы просто, но тайный мой замысел как раз и делал меня застенчивым и робким.
Но вот однажды, когда холодный дождь заставил нас вернуться домой раньше обыкновенного, я набрался храбрости и завел разговор о предмете, вызывавшем во мне такую мучительную тревогу.
При первых словах отец пристально посмотрел мне прямо в лицо, как он это делал обычно, когда его задевало то, что я ему говорил. Однако я выдержал его взгляд лучше, чем предполагал. Он быстро подавил свой гнев и улыбнулся. Правда, в этой улыбке было что-то жестокое, но все же он улыбался.
- В моих розысках мне лучше всего помогло то. что я мог точно описать одежду, в какую ты был одет, - произнес он. - Кружевной чепчик, полотняная распашонка с кружевами, одеяльце и платьице из фланели, шерстяные чулки, вязаные башмачки, шубка с капюшоном из белого кашемира, с вышивкой Я очень рассчитывал на метку "Ф. Д.", то есть Фрэнсис Дрискол. Но метки были предусмотрительно отрезаны той, которая тебя украла; она считала, что это помешает тебя найти Пришлось предъявить твое свидетельство о крещении, его мне вернули, оно у меня здесь.
И он с необычайной любезностью начал рыться в ящике, а затем подал мне бумагу с печатями
- Если вы разрешите, пусть Маттиа мне ее переведет.
- Охотно разрешаю.
Из перевода, который кое-как сделал Маттиа, я узнал, что родился в четверг 2 августа и был сыном Патрика Дрискола и его жены Маргарет Грэнж.
Каких еще доказательств можно было требовать!
Тем не менее Маттиа, по-видимому, этим не удовлетворился. Вечером, когда мы ушли в нашу повозку, он снова приник к моему уху, как он это делал всегда, когда ему нужно было сообщить мне что-нибудь по секрету, и прошептал:
- Хочешь, я тебе скажу одну вещь, которая не выходит у меня из головы? Ты не ребенок господина Дрискола - ты ребенок, украденный им.
Я хотел возразить, но Маттиа уже взобрался на свою койку. Если б я был на месте Маттиа, я бы так же фантазировал, как он, но я не мог себе этого позволить, поскольку дело касалось моего отца.
Что может быть ужаснее сомнений! А я сомневался во всем, хотя и не хотел сомневаться. Был ли этот человек моим отцом? Была ли эта женщина моей матерью? И вся эта семья - моей семьей?
Мог ли я предполагать, что когда-нибудь буду горько плакать оттого, что у меня есть семья!
Как узнать правду? Я был не в состоянии разрешить мучившие меня вопросы.
На сердце было бесконечно тяжело, а между тем приходилось петь, играть веселые танцы, смеяться и паясничать. Лучшими днями для меня были воскресенья, потому что по воскресеньям музыка на улицах Лондона запрещалась и я мог спокойно предаваться печальным мыслям, гуляя с Маттиа и Капи.
Я мало походил теперь на того мальчика, каким был еще несколько месяцев назад.
В одно из воскресений, когда я собрался уходить с Маттиа, отец остановил меня, сказав, что я ему понадоблюсь, и отправил Маттиа гулять одного. Дедушка мой находился в своей комнате, мать ушла куда-то с Энни и Кэт, а братья бегали по улице. Дома оставались только отец и я. Около часу мы были одни, а затем в дверь постучали. Отец пошел открывать и вернулся в сопровождении мужчины, который совсем не походил на его обычных посетителей. Это был хорошо одетый господин с надменным и скучающим выражением лица; на вид ему было лет пятьдесят. Больше всего меня поразила его улыбка: движением губ он обнажал все зубы, белые и острые, как зубы молодой собаки, и трудно было понять, хочет ли он улыбнуться или укусить.
Разговаривая по-английски с отцом, он поминутно смотрел в мою сторону. Но когда встречался со мной глазами, тотчас же отворачивался.
Поговорив несколько минут, он перешел с английского на французский, на котором объяснялся свободно и почти без акцента.
- Это тот самый мальчик, о котором вы мне рассказывали? - спросил он отца, указывая на меня пальцем. - Он кажется здоровым и крепким.
- Отвечай же, - обратился ко мне отец.
- Ты вполне здоров? - спросил меня господин.
- Да.
- И никогда не хворал?
- У меня было воспаление легких.
- Так! Как же это случилось?
- Я провел ночь на снегу в большой мороз. Мой хозяин замерз, а я заболел воспалением легких.
- И давно это произошло?
- Года три назад.
- И не было никаких осложнений после болезни?
- Нет.
- Ты не чувствуешь порой утомления, слабости, не потеешь по ночам?
- Никогда.
Он встал и подошел ко мне. Затем пощупал мой пульс, положил ладонь мне на сердце, прижал свою голову к моей спине и груди, попросив меня глубоко дышать, потом заставил меня кашлять.
Проделав все это, он долго и внимательно смотрел мне в лицо, и, глядя на него, я решил, что он, вероятно, любит кусаться, так отвратительна была его улыбка.
Ничего не сказав мне, он снова заговорил по-английски с отцом, и через несколько минут они оба вышли из комнаты, но не на улицу, а в сарай.
Оставшись один, я с негодованием спрашивал себя, что означали расспросы этого господина. Хочет ли он взять меня к себе в услужение? Но тогда мне придется расстаться с Маттиа и Капи.
Через несколько минут отец вернулся. Он сказал, что ему надо уходить, а потому я могу идти гулять.
У меня не было ни малейшего желания идти гулять Но что делать одному в этом тоскливом доме? Уж лучше погулять, чем оставаться здесь и скучать.
Так как на улице шел дождь, я пошел к повозке за бараньей шкурой. Каково же было мое удивление, когда я увидел там Маттиа! Я хотел заговорить с ним, но он зажал мне рукой рот и тихо сказал:
- Пойди открой дверь сарая. Я тихонько выйду за тобой. Не надо, чтобы кто-нибудь знал о том, что я сидел в повозке.
И только когда мы очутились на улице, Маттиа решился заговорить
- Знаешь ли ты. что за господин был сейчас у твоего отца? - спросил он. Это Джеймс Миллиган, дядя твоего друга Артура.
Я остановился как вкопанный посреди улицы. Маттиа взял меня за руку и повел, продолжая рассказывать:
- Так как мне было скучно гулять одному по этим пустынным улицам, я решил вернуться домой и поспать. Я лег, но не заснул. Твой отец вместе с господином вошли в сарай, и я невольно подслушал их разговор. "Крепок, как скала, сказал господин. - Другой на его месте несомненно бы умер, а он отделался воспалением легких!" Предполагая, что речь идет о тебе, я стал прислушиваться, но разговор внезапно перешел на другое. "А как здоровье вашего племянника?" спросил отец. "Лучше, он и на этот раз выкарабкался. Три месяца назад врачи опять приговорили его к смерти, однако "милая мамочка" снова выходила и спасла его. Да, госпожа Миллиган превосходная мать!" Ты представляешь себе, как при этом имени я навострил уши! "Если вашему племяннику лучше, - продолжал твой отец, - все ваши хлопоты напрасны". - "В настоящий момент может быть, ответил господин, - но я не допускаю мысли, что Артур останется жив. Это было бы чудом, а чудес на свете не бывает. Необходимо, чтобы в день его смерти не оказалось никаких новых неожиданных препятствий, и тогда я, Джеймс Миллиган, явился бы единственным наследником". - "Будьте покойны, - ответил твой отец, так оно и будет, ручаюсь вам". - "Я твердо рассчитываю на вас", - сказал господин и прибавил еще несколько слов, которые я не очень хорошо понял. Перевожу их приблизительно, хотя они и кажутся мне бессмысленными: "Тогда мы увидим, как нам с ним поступить". После этого он ушел.
