Юрий Яковлев - Неприкосновенный запас (Рассказы и повести)
Потом песня затихла, кончилась.
- В мирное время люди мечтали о будущем, а мы теперь мечтаем о прошлом, - вдруг сказала Женя.
- Это потому, что теперь будущее и есть прошлое: жизнь без войны.
И снова звучит песня про старого обходчика путей, спасшего поезд. А когда песня затихает, Сережа говорит:
- Ребята, я читал, что на фронте выступают артисты. Правда, Борис Владимирович, выступают?
Я подтверждаю и поскорей хочу перевести разговор на другую тему, но Женя Сластная говорит:
- Если бы Борис Владимирович взял нас с собой, мы бы не подвели его. Правда, ребята?
Я почувствовал, как кровь прилила к моему лицу. Два острых чувства столкнулись во мне: желание быть с ними и страх за их жизнь. И еще у меня приказ - привезти артистов.
- Не могу. Если бы даже смог, не взял бы.
- Не доверяете нам? - спросила Женя. - Вы, наверное, думаете, что мы прежние дети - юные дарования? Мы такое пережили...
- А здесь разве не погибают? - поддержал ее Вадик. - Вы знаете, сколько ленинградцев погибает ежедневно? Здесь тоже рвутся бомбы и снаряды.
- И голод... убивает, - сказала Алла.
Я почувствовал, что дело зашло слишком далеко, встал и строго, как только мог строго сказал:
- Давайте об этом больше не говорить. Мы будем выступать в госпиталях. Это очень важно и почетно.
8
Все последние дни были пасмурными, серыми. Солнце не появилось в небе, словно боялось вражеской авиации и притаилось в надежном укрытии. Но в это утро оно расхрабрилось и вышло, засияло над городом, забыв все предосторожности.
Оно отражалось в окнах, отражалось в глазах людей. И глаза и окна повеселели от этого отражения.
Невский, Владимирский, Кузнечный рынок, улица Достоевского. Я спешу. Я иду, окрыленный надеждой. Меня немного пошатывает от голода, но я приписываю это легкости, которая охватила меня в это утро. Тамара, чадо мое! Раненая дверь, свидетельница моих неудач, приветствует меня издалека тонким скрипом. Я нырнул в подъезд и - через две ступеньки вверх! При этом я крепко держусь за перила... чтобы не упасть. И вот дверь, обитая дерматином. Стучу. Не бью ее, дверь, а стучу. И дверь открывается.
Седая женщина с безучастным видом смотрит на меня и не то что не узнает меня, а как бы совсем не видит.
- Здравствуйте, я пришел, - бормочу я.
- Вторая дверь направо, - произносит женщина и уходит, растворяется в бездонной тьме коридора.
Я иду за ней, рукой нащупываю двери. Первая. Вторая. Стучу. Ответа нет. Открываю дверь и вижу девушку, стоящую спиной к двери в эмалированном тазу, - худенькую, вытянутую, босоногую, вообще нагую. Она льет себе на плечи воду, которую черпает из ведра, что дымится рядом на круглой печке-"буржуйке". Вода течет по узким плечам, по глубокой ложбинке, что пролегла между остро выдающимися лопатками, по ребрышкам, обтянутым кожей, по худым, совсем детским бедрам. Она, наверное, не мылась целую вечность и вот набралась сил, распилила последний стул, нагрела воды. Она выливает на себя ковшик и, вероятно, испытывает пьянящее блаженство и поэтому не слышит, как отворилась дверь. Вода течет благословенными ручейками по острым позвонкам, по худенькой спине...
И вдруг Тамара чувствует, что в комнате кто-то есть, и сразу скрещивает на груди руки и опускается на колени.
- Кто здесь?
- Это я, Тамара.
Узнала мой голос, но не верит. Опасливо поворачивает голову и рассматривает меня через плечо. То ли не признает меня, то ли не радуется, потому что отучилась радоваться. Смотрит на меня, как на призрак, не верит в реальность моего появления.
И вдруг, как бы очнувшись, восклицает:
- Борис! Закройте глаза! Вы живы?
Тамара опускает голову, прячет подбородок в руки. Шея краснеет.
Я честно закрываю глаза и говорю:
- Я жив, Тамара.
- Вы закрыли глаза?
- Закрыл.
Слышно бульканье воды. Торопливое. Вода шлепается на пол.
- Как хорошо, что вы живы! - Она снова произносит слово "живы", ей нравится произносить его. - Вы живы! - И снова булькает вода.
Я чувствую, что ей трудно мыться. Обессилела она от такой нагрузки. Вода все чаще проливается мимо, не попадает куда нужно. Плюхается на пол маленькими озерцами.
- Вы не открыли глаза? Мама ужо вторую неделю как умерла... в больнице, - говорит Тамара. - Как вы очутились в Ленинграде?
Я стою у окна и смотрю на улицу. И замечаю, что во многих окнах люди. Я подумал, что на улице что-то происходит, раз все смотрят в окна. Но потом понял - солнце. Оно слегка греет сквозь стекло, еле-еле, но греет. Словно не дозрело, раньше времени запущено в небо. А может быть, оно теперь всегда будет таким, пережив блокадную зиму, наше бедное ленинградское солнышко.
- Сейчас расскажу, - говорю я и подхожу к Тамаре. Она уже одета.
- Я очень худая? - спрашивает девушка.
- Балерина и не должна быть полной, - отвечаю я.
Она пропускает мои слова мимо ушей и говорит:
- По-моему, я худая, как старуха. Мне так стыдно!
- Глупости! - резко говорю я.
- Как хорошо, что вы живы... Борис, - снова повторяет Тамара. - Что вы на меня так смотрите? Я очень изменилась?
- Я о тебе всегда думал, - говорю я, не сводя с Тамары глаз. - И когда мне было особенно трудно... думал. Мне кажется, что я тебя много лет не видел.
Я тихо засмеялся.
- Что вы смеетесь?
- От радости.
Некоторое время мы сидели молча. И вдруг Тамара сказала:
- Боря, я ухожу на фронт.
Я был готов к этому, и все же мне стало горько.
- Я думал, мы с тобой никогда не расстанемся, - тихо произнес я.
- Но ведь вы сами вернетесь туда.
Вечером мы с Тамарой шли за Шуриком. В моем списке против фамилии Шурика Грачева стоял крестик. Значит, он есть, жив. И может быть, будет с нами.
Тамара, не отставая, шла рядом со мной. Ее маленькая головка была скрыта под большим платком, и я видел только аккуратный нос, щеку и прядь волос, которая выбилась наружу и тут же покрылась инеем.
Я поймал себя на том, что нынешняя Тамара, осунувшаяся, со складками у рта, бесконечно дорога мне... Может быть, даже дороже прежней, довоенной. Странное беспокойство овладело мной. Что случилось с ней? Что случилось со мной? Тамара шла рядом, и во мне живительным родником забилась радость. Невнятная, неосознанная радость...
И тут Галя, моя сегодняшняя ученица, маленькая балерина Галя, сказала:
- Вы любили ее не как младшую сестренку... Вы любили ее...
Я внимательно посмотрел в глаза Гали: что такое она говорит?
- Я любил ее, как младшую сестренку, - твердо сказал я.
Но Галя не поверила мне, покачала головой.
Я прошелся по комнате. Подошел к станку. Взялся руками за поручень. И, закрыв глаза, прижался лбом к леденящему зеркалу.
- Самое страшное заключалось в том, - сказал я, не открывая глаз, что артистов балета в городе не было: одни ушли на фронт, другие обессилели, третьи погибли... Каждый день я заходил в Ленэстраду, и мне отвечали: "Пока нет". И я вдруг понял, что это "пока" будет длиться вечно. Командировка кончалась, а приказ полкового комиссара не был выполнен.
Шурика не оказалось дома. Уже три недели, как он был в больнице. Упадок сил, дистрофия...
В темной прихожей нас встретила бабушка. При свете коптилки я увидел, что вся прихожая заставлена пустыми птичьими клетками.
Я достал из кармана пачку пшенного концентрата - мешок был таким тощим, что я уже не носил его с собой, - и попросил передать Шурику.
Пусть, когда поправится, придет во Дворец пионеров, будем выступать в госпиталях.
9
Домой я вернулся, когда уже было темно. И уже в коридоре услышал голоса. Ребята о чем-то оживленно говорили. Я приоткрыл дверь тети Валиной комнаты и увидел их, сидящих вокруг камелька. Их лица при свете коптилки казались еще старше и изможденней, голоса звучали глухо, как чужие.
- Мне, пожалуйста, паштет из рябчиков и перепелок.
- А паштет из гусиных печенок не хочешь?
- Нет, я заказывал его вчера.
Кто-то за столом усмехнулся. Но его никто не поддержал.
- Мне форель тушеную с мадерой и раковым соусом.
- А ты знаешь, из чего делают раковый соус?
- Из раков?
- Нет, из ракового масла.
Ребята не просто называли различные блюда - и откуда им, ребятам, знать про соус из раков и паштет из рябчиков! - они передавали друг другу увесистую книгу, листали ее и читали про эти необычные блюда.
- Жареная пулярка с соусом из сарделек, с можжевеловыми ягодами и трюфелями. Пулярку желательно нафаршировать рисом, печенкой и каштанами.
- Фрикасе из вареных цыплят.
- Жаркое из гуся с итальянскими макаронами.
Перелистывая старую поваренную книгу, ребята играли в еду. Играли с азартом, увлеченно - отвлекались от голода и холода и еще глубже погружались в его пучины.
Их голоса сливались в один монотонный голос:
- Утка жареная с тминным соусом.
- Ты же прошлый раз... утку... жареную...
- Мне очень понравилось, решил повторить.
- Я бы на твоем месте съела жареных фаршированных дроздов... для разнообразия.
