Адольф Гофмейстер - Кто не верит — пусть проверит
— Папа, а ты видел эту картину?
— Я видел много картин в пекинском Гу Гуне. Это китайская Национальная галерея. Там много рисунков с изображением стрекоз. Возможно, какой-нибудь из них и был тот, о котором я тебе рассказал. Все они прекрасны. Один прекраснее другого. И на всех запечатлены китайская природа и жизнь китайского народа. И в этом совершенстве столько поэзии, что кажется, будто бы читаешь стихи, хотя перед тобой лишь прекрасно написанный рисунок.
— Рисунки не пишут. Их рисуют.
— Китайские художники пишут так, будто рисуют, и рисуют так, будто пишут. Между китайским письмом и рисунком нет большой разницы.
— А ты умеешь их читать?
— Письмо нет, а рисунки умею.
— Я тоже. А чего в Китае больше всего?
— В Китае почти всего больше всего на свете, потому что китайский народ самый многочисленный в мире. В Китайской Народной Республике свыше шестисот миллионов жителей. Представь себе, сколько это ботинок, сколько шляп, сколько посуды, мебели, сколько картин… и сколько детей! Детей там больше всего!
— Больше, чем взрослых?
— Пожалуй, не больше, но их всюду так много, что кажется, будто огромная армия детей захватила город или деревню. В одной китайской деревне у меня завязалась очень близкая дружба с китайским мальчиком. У него были черные волосы, черные глаза и прорешка в штанишках. Знаешь, для чего?
Кнопка снисходительно улыбнулся.
— Звали его Ню Юн-чу. Мы называли его Пепичек. Деревня называлась Чуань-го-чуан. Ее жители пригласили нас в беседку, находившуюся во дворе местного национального комитета, и Пепичек держался за штаны своей маменьки. В Китае мамы ходят в штанах. И мужчины и женщины одеты в одинаковые синие костюмы с длинными штанами, летом — из хлопчатобумажной материи, а зимой — стеганные на вате. И штаны у них подбиты ватой из хлопка.
— Ну, и что же Пепичек?
— Пепичек вдруг набрался решимости и как раз в тот момент, когда вожатый местных пионеров Лин Шу-дэ приветствовал гостей из Чехословакии, направился через всю беседку прямо ко мне. Взобрался ко мне на колени и говорит: «Ни хао».[43] И начал мне что-то рассказывать. До нашего отъезда из деревни он от меня так и не отходил. Все мне показывал, повсюду меня водил и очень всем гордился. Это, мол, наш трактор, а вот — наша школа, тут — наш кабанчик и наш овин, там — наши камни и наше шоссе, эта грязь наша. Он считал необходимым на все обратить мое внимание. Этот маленький, трехлетний мальчик был уже патриотом, китайцем, гордым своим новым Китаем. Его отец сражался в Корее. Получил орден. Вот уже целый год он боролся далеко от дома за будущее своего сына. Пепичек гордился общим делом, но была у него и своя собственная радость. Только когда мы пришли в его дом, он показал мне самое главное. Приставил камень к стулу, вскарабкался на стул, со стула — на стол, снял с гвоздика над столом старую жестяную консервную коробку, прикрытую марлей, и с горящими от счастья глазами сказал: «Это мой сверчок!»
— Их там разводят для еды?
— Нет. Сверчка заводят для того, чтобы он стрекотал и человек не чувствовал себя одиноким, когда остается один. Сверчок есть почти в каждой семье, и у меня в Китае был. Я купил его в Нанкине у уличного продавца сверчков и черепах. Приобрел для него резную клеточку из тыквы и носил его повсюду с собой в кармане. Ночью, пока было темно, он молчал, а как только рассветало, начинал стрекотать, причем он был точнее будильника.
Однажды, это было на самом востоке Китая, в Дальяне, или Дальнем, наши музыканты, певцы, актеры и актрисы давали концерт. Зал был полон, и при пианиссимо какого-то произведения Дворжака царила благоговейная тишина. Вдруг — не знаю, что ему взбрело в голову, — сверчок застрекотал у меня в кармане. Его никак нельзя было унять. Стрекотал, стрекотал и умолк только с последним аккордом пианиста. В антракте он вел себя совершенно спокойно.
— А почему ты не привез его?
— Он умер в Пекине. Не знаю почему, может быть, объелся, а может, замерз или погиб от тоски по родному Нанкину, не знаю. Мне его очень не хватало. Китай такая огромная страна, что человек чувствует себя там затерянным. Огромное количество народа так действует на тебя, что ты уже не можешь быть в одиночестве. Китайцы невероятно скромны, дружелюбны, умны и ненавязчивы. Такие качества у нас не часто встречаются. К тебе это относится в первую очередь. Но быть скромным не значит быть лишенным чувства собственного достоинства. Наоборот, скромность — выражение уверенности в себе. Китайцы не выскочки, не чванятся, никогда не говорят о себе, не высказывают безапелляционных суждений. Они говорят: «Я полагаю, что это так», или «возможно», или «вероятно», а то «по-видимому». Учитель говорит ученику, что тот знает недостаточно, тогда как у нас сказали бы, что ученик ничего не знает. Если кто-нибудь лыс, как колено, китайцы говорят, что у него мало волос. Если кто-нибудь туп, как пень, китайцы сказали бы, что ему в голову редко приходят хорошие мысли. Китаец не хочет никого обидеть, не задевает ничьих чувств. Китайцы никогда не ведут агрессивных войн и для защиты своей страны возвели вокруг нее когда-то огромную стену.
— Это что-то вроде границы? Забор вокруг страны?
— Хорош забор! Это зубчатая каменная стена. Через каждые сто метров — сторожевая башня. Высота стены двенадцать метров, а ширина такая, что по ней свободно может проехать повозка. Ее длина три тысячи километров: от Ганьсу до Хэбэя. Стена идет по гребням гор, пересекает склоны холмов. Поэтому она спускается иногда так круто, что образует лестницу, иногда вьется по волнистой местности, как белый змей. Я несколько раз видел Великую китайскую стену с самолета и четырежды забирался на нее. Это одно из чудес света. Представь себе, Кнопка, что ее начали строить китайские императоры около двухсотого года до нашей эры.
— А теперь, шарахни по ней одна батарея, она рассыплется, как песок.
— Но в те времена она была для неприятеля непреодолимой преградой. И все-таки однажды монгольская конница прорвалась через нее. Постройка такой гигантской стены стоила моря крови и пота китайским рабам, им приходилось втаскивать на горы плиты весом в несколько тонн. Белые камни на зеленые горы. Рабы падали от усталости, умирали от изнурения. Ужасы, связанные с постройкой этой стены, навсегда запечатлелись в памяти китайского народа, о ней сложены легенды, песни, стихи. Есть предание, что у одной девушки при постройке Великой китайской стены погиб жених. О нем не было ни слуху ни духу. Никто не знал, где он работал, Невеста надела белые траурные одежды — в Китае в знак траура носят не черное, как у нас, а белое, — она ходила по широкой стене и звала своего жениха. Но ночь безмолвствовала, и из тьмы никто не отзывался. В смятении и отчаянии она упала у стены на колени, обливая камни горячими слезами. Плакала она тридцать дней и тридцать ночей, пока ее слезы не размыли землю, и тогда она увидела останки своего жениха. Его придавило камнем, а друзья, ничего не подозревая, замуровали его тело. В этом месте, гласит легенда, неприятель не может прорваться и тут же падает мертвым. У китайцев, так же как у нас, есть свои сказки.
— И они им тоже не верят, правда?
— Мартин Давид, не спеши раньше времени терять веру в сказки. Дело, собственно, не в том, чтобы верить или не верить сказкам. Их надо любить и чувствовать их красоту. Китайцы ее чувствуют, и народные сказители на рынках у Белой пагоды или против Храма неба[44] умеют замечательно рассказывать сказки. Пожалуй, даже лучше, чем наши бабушки. А вокруг сказителей на бревнах, на камнях, просто на земле, поджав под себя ноги или на корточках, сидят слушатели, грамотные и неграмотные, и слушают как завороженные. Китайцы одарены богатым воображением, фантазией. Ведь ты знаешь, это они изобрели бумагу, компас, шелк, порох, книгопечатание и многое другое. Китайская культура — одна из древнейших в мире, она какая-то сказочная. И теперь древнейшая страна стала самой молодой.
Досталось ей это нелегко. Если ты когда-нибудь приедешь в Китай, то встретишь там героев с орденами и шрамами, тех, кто проделал Великий поход Красной армии. Все они будут рассказывать лишь о том, как отличились другие. Никто не будет говорить о своих подвигах. Для этого они слишком скромны, а скромный человек не говорит о себе.
И все-таки Длинный, или Великий, поход — Чан Чэн — был величайшей экспедицией в неизведанные, непроходимые края, и шла не горсточка опытных путешественников, а стотысячная революционная армия.
Поход продолжался триста шестьдесят восемь дней. Он начался в октябре 1934 года, когда Красная армия, окруженная войсками контрреволюционеров, прорвав фронт, выступила на север. Было пройдено девять тысяч километров. Красная армия преодолевала горы и реки. Горы — свыше пяти тысяч метров высоты, а среди рек такие, как Хуанхэ — величайшая река Китая, Янцзы и самая бурная — Дадухэ.
