Станислав Рассадин - В стране литературных героев
Гена: Ах вот это кто! Это же Бармалей! А остальные кто, Архип Архипыч?
А.А.: Все еще не узнал? Ну как же! Вот это - чеховский унтер Пришибеев. А это - сам Тартюф, герой комедии Мольера. Читал про них?
Гена: Конечно, читал! Этот Пришибеев - он все время не в свое дело лезет. Орет на всех, руки распускает...
Пришибеев (б полном изумлении). Как же так, вашескородие? Чудно-с! Люди безобразят, и не мое дело! Да ежели глупого человека не побьешь, то на твоей же душе грех. Особливо, ежели за дело... ежели беспорядок... Как же это не мое дело? Обижаете, вашескородие!
Гена: (не слушая его). А Тартюф - ух, ну и противный же! Такой ханжа! Святым прикинулся - а сам-то...
Тартюф (с лицемерным вздохом). О, мне не в первый раз сносить попреков тьму. Я поношения безропотно приму. Хулители мои! Пусть промысел небесный Дарит вас бодростью духовной и телесной!
Гена: Ну вот, я же говорю: ханжа!
А.А.: Ты прав, Геночка, однако не увлекайся. Нам ведь еще надо выяснить, чего хотят все эти жители Сатиры.
Пришибеев Об этом и речь, вашескородие! Стало быть, по всем статьям закона выходит причина аттестовать всякое обстоятельство по взаимности. Виновен не я, а все прочие...
Гена: Архип Архипыч, чего это он городит? Ничего не понимаю!
А.А.: В самом деле, господин Пришибеев. Кто виновен? В чем? Говорите понятнее.
Пришибеев Слушаю-с! Вот тут давеча изволили говорить: не мое это дело народ разгонять. Хорошо-с. А ежели беспорядки? Мужик - он простой человек, он ничего не понимает, и ежели я его в шею, то для его же пользы. А меня за это в эту самую... в Сатирию законопатили. Надо мной теперь всякий голодранец смеется. Нешто ему можно надо мной зубья скалить? Я не мужик, я унтер-офицер, отставной каптенармус, а после того, как в чистую вышел, в мужской классической прогимназии в швейцарах служил. А это вот, извольте знать, и вовсе господа дворяне. Помещики-с. Их благородия господин Манилов и господин Собакевич. Нешто можно власть уничижать?
Гена: Архип Архипыч, я все-таки не понимаю: чего он хочет?
Манилов (вкрадчиво). Позвольте мне изъяснить сей щекотливый предмет.
А.А.: Сделайте одолжение, господин Манилов. Надеюсь, вы с этим справитесь лучше, чем Пришибеев.
Манилов Чувствительнейше вас благодарю... Дело, изволите ли видеть, состоит в том, что некие ученые, кои именуют себя литературоведами... (Спохватившись.) Надо сказать, все предостойнейшие люди!..
Собакевич (мрачно). Мошенники. Мошенник на мошеннике сидит и мошенником погоняет.
Манилов Как можно, Михаиле Семенович? Совсем то есть напротив! Препочтеннейшие люди! Как они могут эдак, знаете, наблюсти деликатес в своих поступках!..
Собакевич (презрительно). Деликатес! Мне этих деликатесов задаром не надо. Мне лягушку хоть сахаром облепи, не возьму ее в рот. И устрицы тоже не возьму!
Манилов Ах, да я не об том деликатесе, Михайло Семенович!.. Позвольте, впрочем, продолжить. Господа литературоведы, изволите ли видеть, решили разделить Царство, в коем мы имеем удовольствие жить, то есть Царство Смеха, безжалостною чертою. По одну сторону ее осталась область, именуемая Юмор, по другую же - наша область, именуемая Сатирою...
А.А.: (перебивает Манилова). Короче говоря, вам это представляется несправедливым?
Манилов Именно! Именно так! Изволили предвосхитить мою мысль! Душевную радость доставили! Майский день! Именины сердца!
А.А.: Я все-таки не совсем понял. Вам само это разделение представляется неправильным или же вы считаете себя и своих спутников несправедливо обиженными?
Манилов Более того! Несправедливо убитыми! Почтеннейшие авторы наши решили убить нас своим смехом! А за что?
А.А.: Вы думаете: не за что?
Манилов Ах, кто без греха в сем мире? Но на нас возведена напраслина. Самые имена наши, подаренные нам блаженной памяти родителями нашими, обратились в позорные титла. Ведь стоит кому-либо встретить в свете гнусного предателя и лицемера, - и что ж? Он необдуманно нарекает его именем моего прелюбезнейшего друга Тартюфа. Где же справедливость?
Тартюф Я вам сказал, что, вняв заветам провиденья, Простил я клевету, простил и оскорбленья. Мой слух неуязвим для этих бранных слов: Во славу небесам я все снести готов!
Манилов О великодушнейший друг мой! Позвольте вас обнять! (Обнимает и томно лобзает Тартюфа.) Однако ж это не все. Стоит вам встретить человека невоспитанного, грубого и... пардон, Михаиле Семенович... с позволенья сказать, хама, - и вы, не дрогнув, говорите об нем: Собакевич!
Собакевич Толкуют: справедливость, справедливость, а эта справедливость - фук! Сказал бы и другое слово, да вот только что по радио неприлично.
Манилов А меж тем в соседствующей области, именуемой Юмор, обитают литературные герои, ничуть не превосходящие нас своими достоинствами.
Собакевич Какие там достоинства! Я их знаю: все христопродавцы. Один там только и есть порядочный человек: Пиквик...
Манилов (радостно). Ах, не правда ли, Михаиле Семенович? Деликатнейшей души человек!
Собакевич ...Да и тот, если сказать правду, свинья.
Гена: (он возмущен). Мистер Пиквик - свинья? Архип Архипыч, да что ж это такое?
Собакевич (хладнокровно). Первый разбойник в мире. И лицо разбойничье. Дайте ему только нож да выпустите его на большую дорогу, - зарежет, за копейку зарежет. Этот самый Пиквик да вот еще Манилов - это Гога и Магога.
А.А.: (иронически). Ну что, господин Манилов, как по-вашему: зря всех хамов называют Собакевичами?
Манилов Что поделать, наш Михаиле Семенович несколько быстр в суждениях. Но душа у него нежная, что воск... Однако ж позвольте я продолжу. Вот и меня, Манилова, злые языки ославили пустым прожектером, краснобаем, бездельником. Даже словечко такое пустили: маниловщина! А позвольте спросить: чем хуже я мистера Пиквика? Разве и он не мечтает? Разве все его расчеты сбываются? Разве и он не склонен к прекраснодушию и чувствительности?..
А.А.: Простите, господин Манилов, мысль ваша мне уже ясна. Ближе к делу. Есть ли у вас конкретное предложение? И, если можно, без маниловщины.
Манилов (энергично). Конкретное? Извольте! (Мечтательно.) Я все думаю: хорошо было бы эдак жить с мистером Пиквиком на берегу реки, следить какую-нибудь эдакую науку, чтобы эдак расшевелило душу, дало бы, так сказать, паренье эдакое...
Гена. Да уж! Конкретней некуда!
Манилов (завороженно, слыша только себя одного). А через реку построить бы мост... А на мосту - огромнейший дом с эдаким, знаете ли, бельведером, чтобы можно было пить чай на открытом воздухе... И чтобы на этом бельведере обнялись бы по-братски друг мой Тартюф с таким же хитроумным и лукавым Ходжою Насреддином, а добрый ворчун Собакевич - с грубоватым задирою Сирано де Бержераком, а честный и исполнительный Пришибеев - с бравым солдатом Швейком. Они ведь оба верные служаки!
А.А.: (саркастически). Может быть, и Бармалею с кем-нибудь обняться? Только вот беда, что-то я не припомню во всей мировой литературе ни одного разбойника, который был бы описан с юмором.
Гена: Ну как же? Архип Архипыч! Разве вы не читали сказку Карела Чапека про разбойника Мерзавио?
Изящный молодой человек в бархатном камзоле с кружевами, проходивший мимо по территории Юмора, при этих словах оборачивается, подходит к шлагбауму, снимает шляпу и церемонно раскланивается.
Молодой человек К вашим услугам, милостивые государи! Кто из вас тут упомянул мое имя?.. Умоляю вас, не пугайтесь, но это я самый и есть - разбойник Мерзавио, страшный Мерзавио с Бренд...
А.А.: Вы явились очень кстати!
Мерзавио Трешарме... Сильвупле, не соблаговолите ли вы отдать мне вашу одежду, иначе я вынужден буду прибегнуть к насилию, как это полагается у нас, у разбойников...
Гена: (сжав кулаки). Только попробуйте!
Мерзавио Ах, пардон! Если я вас обидел, простите великодушно, и в знак моей искреннейшей приязни примите от меня в подарок эти пистолеты с насечкой, мой берет с настоящим страусовым пером и этот камзол из аглицкого бархата. На память и в доказательство моего глубочайшего уважения, а также сожаления о том, что я причинил вам такую неприятность... Честь имею кланяться. Очень приятно было познакомиться с такими обворожительными и учтивыми людьми... (Уходит.)
А.А Неужели, Гена, этот милейший человек хоть чем-то напоминает тебе Бармалея? Ведь он как раз потому и смешон, что по характеру своему неспособен быть разбойником. Для этого он слишком учтив, робок, застенчив, деликатен. Наконец, слишком добр... А Бармалей...
Бармалей (с воплем). О, я буду добрей! Полюблю я детей! Не губите меня! Обнимите меня! О, я буду, я буду добрей!
Манилов Да, он будет, он будет добрей! (Ликующе.) Пусть отныне стерта будет граница, отделяющая нас от братьев наших, живущих в области по имени Юмор! Пусть они позволят нам себя обнять!
Ноздрев (громовой голос его слышен сперва издали). Обнять?! Вот это по-моему! Дайте мне его обнять! Где ты, душа моя? А-а, вот он где! Дай же я тебя поцелую!!!
